Друзья утешали его, как могли. А когда настала ночь, компания села в машину и пустилась в путь, услаждая себе по дороге слух песнями.

Вдруг, перекрывая нестройные голоса певцов, горланивших очередную песню, раздался громкий возглас:

— Эй, дубина, куда ты едешь? Алазани у нас слева — туда и правь! Переедем реку по новому мосту и сразу очутимся в Алвани.

— Чего мы в Алвани не видали? — удивился кто-то.

— Есть у меня там девушка-тушинка, — склонив голову набок, сказал вполголоса первый и ухмыльнулся лукаво. — Заедем к ней, доберем, чего не допили…

Приятели встретили новое предложение восторженными кликами.

— Ну, так давай гони, дружище! Ты, завскладом, спой нам что-нибудь, чего молчишь, ослиная голова!

Что-то похожее на пение вырвалось из машины, перешло в хриплый рев и сразу оборвалось.

— Эх, матушка родная… Голос у парня — золото, и вот… Тьфу! Ничего, приедем в Алвани, заставим тебя сырые яйца глотать! Давай, Серго, дружище, гони!

Водитель, однако, не нуждался в понукании. А один из седоков, надсаживаясь, срывая глотку, выкрикивал слова песни:

Они въехали в Алвани, остановились перед двухэтажным домом и принялись сигналить. Дом, однако, не подавал признаков жизни. Тогда они стали звать хозяйку по имени:

— Кето!.. Кето!

Наконец окно в верхнем этаже отворилось, оттуда высунулась чья-то голова, и сонный голос спросил:

— Кто это? Что вам нужно?

— Это мы… мы к Кето.

— А кто вы такие?

— Как кто? Мы ее товарищи.

— Кето нет дома. Она в больнице, на дежурстве.

Приятели помолчали, потом, посовещавшись, обратились к водителю:

— Ладно, крути баранку, Серго, выворачивай машину.

Серго «вывернул» машину и через минуту-другую дал протяжный гудок перед зданием больницы.

Спустя еще полчаса путники сидели за накрытым столом и вызывали друг друга с полными стаканами в руках «на аллаверды».

Мужчин в доме не было видно, а мать Кето — усталая, заспанная — все, еще никак не могла прийти в себя и поминутно извинялась перед нежданно-негаданно нагрянувшими кутилами.

Кето же, которая бросила дежурство, оставив вместо себя в больнице подругу, не знала, как угодить желанным гостям.

Крепкая водка распалила аппетит, ударила в головы, развязала языки. Гости зашумели, загалдели.

— Песню давай, песню, завскладом!

— Спой нам, соловушко!

— Нет, не надо песни, пусть лучше стихи прочитает.

— Какие там стихи — нашел тоже поэта!

— Ладно, пускай будут стихи, только что-нибудь покрепче, чтобы за душу взяло.

— Да, да, покрепче — это хорошо! Ну, начинай: «Заалели маки в поле…»^{1}

— Точка с запятой.

— Эй ты, полоумный, шутки не всегда к месту!

— Так пусть читает «Отелло».

— Нет, давай «Мухамбази».

— «Отелло» лучше.

— Нет, «Мухамбази».

— «Отелло», говорю!

— «Мухамбази»! Давай «Мухамбази», завскладом!

— Ладно, пусть «Мухамбази».

— Жарь, друг милый, давай!

Толстый, грузный заведующий складом, чье иссиня-красное опухшее лицо свидетельствовало о самой тесной дружбе его с крепкими напитками, встал, окинул мутным взглядом сидящих за столом, потом уставился на хозяйскую дочку и начал медовым голосом:

Долго бормотал, шептал тихим, томным голосом заведующий складом, потом постепенно голос его стал громче, он выкатил заплывшие жиром глаза и ударил себя пухлым кулаком в черный волосатый треугольник груди, видневшийся под расстегнутым воротом рубашки:

Завскладом путался в словах, голос у него вдруг сел; внезапно обозлившись, он грохнул кулаком по столу так, что вся посуда смешалась в общей куче.

Хозяйка заметно огорчилась.

Зато дочка ее и виду не подала, что ей неприятно.

— Собери осколки и сложи в сторонке, Серго!

— Что это тебя так разобрало, завскладом?

— Яйца, ребята, мы забыли про яйца!

— Ах да, яиц! Скорее, дайте яиц!

— Дай ему сырое яйцо, Кето, авось снова в голос войдет. Знаешь, что у него за голос? Ух, раскосые твои глаза! Кто с тобой сравнится! Разве что сам Годзиашвили!

И сосед обнял и расцеловал заведующего складом.

Певцу дали проглотить сырое яйцо.

— Да ну, что одно яйцо! Разве одно яйцо ему поможет? Все равно что ничего. — Сидевший рядом с певцом вскочил и вышел из комнаты.

Вскоре снаружи, с балкона, донеслось отчаянное кудахтанье курицы и неясное бормотание.

Вышедший вернулся через минуту. В поднятой поле рубахи он нес десятка два яиц.

— Это я с самого начала, когда мы поднимались по лестнице, приметил на балконе наседку, — заявил он, осклабясь, и неверным шагом направился к заведующему складом, но по дороге споткнулся о низенькую трехногую скамеечку и растянулся ничком на полу.

Гости с трудом поставили на ноги своего дружка, перемазанного яичным желтком.

Кето, скрывая досаду, повела пострадавшего к рукомойнику.

— На здоровье, Лео! — взревели в один голос собутыльники.

Разбив единственное, чудом уцелевшее и уже насиженное, с заметным зародышем, яйцо, приятели с хохотом заставили беднягу завскладом проглотить его.

Хозяйка отвела взгляд, отвернулась…

Снова мчался по шоссе «Москвич».

Когда переправились через реку Стори, мотор заглох.

Седоки приложились по очереди к прихваченной из Алвани бутылке водки и, не разуваясь, спустились в поток, доходивший им до бедер.

Вымокли сами, и машину залило водой, но под конец ее вытащили, запустили мотор и снова выбрались на дорогу.

Когда путники въехали в Чалиспири, почти все село спало мирным сном.

«Москвич» лихо промчался по пустынной улице и затормозил посреди села, у столовой. Из машины высыпались набившиеся в нее гуляки.

Стараниями распорядительного заведующего столовая была красиво оформлена как снаружи, так и внутри. Кроме общего зальца было в ней и несколько отдельных крохотных закутков-кабинок. Дверь в глубине помещения вела на задний двор, а там был колодец, в который жаркой летней порой опускали, чтобы остудить, бутылки с вином. Над колодцем высилось огромное тутовое дерево — густая его листва защищала от палящих лучей устроившихся у подножья застольцев. Двор, обнесенный высоким дощатым забором, был полностью отделен и от улицы, и от соседних дворов.

Приятели застали в столовой только заведующего и повара. Буфетчик и единственный официант уже ушли домой. Лишь один запоздалый посетитель еще оставался в зале — это был председатель сельсовета. Он то и дело чмокал алыми, разгоревшимися от вина губами и, перегнувшись через прилавок, о чем-то шептался с заведующим.

Заведующий столовой поднял на вошедших живые черные глаза и, прервав беседу с председателем сельсовета, пошел навстречу поздним посетителям. Он обнял шедшего впереди мрачного как туча Закро, поздравил его с серебряной медалью, а потом поздоровался и с остальными.