– Вот видите, как я вас сразу вычислила, – в голосе воспитательницы прозвучали нотки торжества. – Здесь не только машины и обезьяны, здесь все предметы одной категории имеет один и тот же цвет, я ведь с самого начала обратила на это ваше внимание, а вы заговорили, прежде всего, о машинах, потом об обезьянах. Это все психология, после разоблачения культа личности Сталина ей наконец‑таки начали придавать должное значение и особенно в педагогике.

– Вот оно, как шагнула вперед педагогика, – с уважением покачал головой Петр Эрнестович, – а мы сидим в своих НИИ со своими пробирками и ничего не знаем – совсем закоснели. И что же, дети у вас действительно уже разбираются в категориях?

Воспитательница рассмеялась:

– В соответствии со своими возрастными особенностями, конечно.

Посмотрите, перед каждым лежит книжка с раскрасками, а в книжке изображены все предметы, которые находятся на столе. Только без цвета, не раскрашенные. Каждый ребенок получает карандаш определенного цвета, и я прошу его найти на столе предметы, которые имеют именно этот цвет. Потом он находит в своей книжке рисунок этого предмета и раскрашивает его своим карандашом. Потом я меняю карандаши, и дети раскрашивают уже другой предмет. Сегодня мы только начали делать это задание, я дала Антоше то, что полегче – он ведь у нас самый маленький. У него синий карандаш – синие у нас, как вы заметили, шарики. Он должен найти изображение шарика и закрасить его синим. Пока не подхожу к нему, думаю, он справится самостоятельно – он очень развит для своего возраста.

Петр Эрнестович почему‑то подумал, что последнее она сказала ему чисто из вежливости, и немного забеспокоился – вдруг маленький Антоша окажется не на высоте, ведь ему только два с половиной. Взглянув на усердствующую маму Лены, он ревниво спросил:

– А почему другим детям мамы помогают?

Интимно понизив голос, воспитательница пояснила:

– Я с этой мамашей ничего не могу сделать – сидит постоянно над дочкой, как ворона, все боится, что ребенок что‑то не так сделает, неаккуратно нарисует. Никак не могу ей объяснить, что у нас другие цели – наша задача добиться всестороннего развития ребенка. Мы должны сделать из него высокоразвитого члена социалистического общества, научить правильно воспринимать окружающий мир. Вы со мной согласны, профессор?

– Да‑да, конечно. Только меня одно немного смущает – не отразится ли на восприятии ребенка, если он будет думать, что все машины желтые, а обезьяны розовые? Ведь розовых обезьян и оранжевых слонов вообще не бывает. Да и желтых машин я что‑то…

Она немного смутилась:

– Такие игрушки нам привезли, что поделаешь. Для нашего санатория их делали по специальному заказу, а мы, когда заказывали, не уточняли, какие цвета, просто просили, чтобы цвета были разные. Вот они и постарались. Но думаю, что ничего страшного – дети постоянно видят машины на улицах, обезьян и слонов в зоопарке и на рисунках, они прекрасно понимают, что это абстракция. В конце концов, в основном цвета нормальные – собаки коричневые, кошки серые, звезды красные, крокодилы зеленые.

– Да‑да, конечно, звезды красные. Но это у вас скорее гавиаловый крокодил, а они по большей части бурые с зеленым отливом.

– Ах, профессор, – со смешком возразила воспитательница, – у нас ведь не урок естествознания. Давайте, если хотите, подойдем и посмотрим, как Антоша раскрасил свой мяч – он уже, наверное, закончил.

Но Антон раскрасил не мяч, он раскрасил собаку. Потом начал раскрашивать человечка. Человечки на столе были черные – возможно, выполняя спецзаказ, мастер вынашивал какую‑то антирасистскую идею, – но они Антошу не интересовали, его интересовал именно тот, который был в его книжке‑раскраске и казался похожим на злого дядю‑сторожа, прогнавшего собаку. Собака и дядя‑сторож получились синими, потому что другого карандаша Антону не дали, но это было ничего – они все равно не умели ни ходить, ни разговаривать. Антоша представил себе, как сторож захотел побить собаку, а потом пришел слон, и злой дядя, испугавшись, убежал.

– Антоша, – остановившись над ним, ахнула воспитательница, – что же ты раскрашиваешь? Ведь у тебя синий карандаш, посмотри – какие предметы на столе синие? Шарики! Найди в книжке шарик и раскрась его синим.

– Наверное, он не понял задания, – немного расстроившись за племянника, сказал подошедший вместе с воспитательницей Петр Эрнестович. – В конце концов, он еще слишком мал, дети в таком возрасте не умеют абстрагироваться.

Воспитательница, наклонившись к Антоше, взяла его руку, державшую карандаш, и попыталась закрасить шарик, но мальчик молча высвободился и продолжал закрашивать слона – его нужно было поскорее закрасить, чтобы он успел прийти и защитить собачку.

– Антоша, неужели ты не можешь понять, это же такое простое задание! – со скрытым торжеством в голосе проговорила сидевшая напротив него мама Лены. – Посмотри, как аккуратно раскрасила Леночка, а ведь у нее не шарик, у нее собака, собаку намного труднее раскрашивать. Лена, покажи Антоше, как ты раскрасила.

Пухленькая Леночка продемонстрировала свой рисунок Антоше, воспитательнице и Петру Эрнестовичу.

– Молодец, – похвалила воспитательница. – Видишь, Антоша, собачки на столе коричневые, а у Лены коричневый карандаш, поэтому она раскрасила собачку. Посмотри, как аккуратно! А у твоей собачки хвостик висит, и она синяя. И слон синий. Разве бывают синие слоны и собачки?

У Петра Эрнестовича вертелось на языке сказать, что оранжевых слонов тоже не бывает, но он благоразумно промолчал, а Леночка с величайшим презрением заметила:

– У Антоши собачка больная, у нее тлипел.

– Что у нее? – не поняв, удивился Петр Эрнестович, а мама Лены впервые порадовалась, что ее дочка еще не научилась произносить звук «р».

Антоша же, ни на кого не глядя, упорно продолжал водить карандашом по бумаге – ему казалось очень важным успеть до того, как у него заберут карандаш с книжкой‑раскраской и поведут на ужин. Воспитательница, махнув рукой, решила, в конце концов, оставить его в покое.

– Пусть рисует, – сказала она Петру Эрнестовичу, – возможно, у него еще не развито цветовое восприятие. Вы, извините, мне нужно еще поработать с другими детьми, а вы, если хотите, можете посидеть и посмотреть наши методические пособия.

Петр Эрнестович из вежливости полистал несколько брошюрок, потом облокотился на перила, наблюдая за Антошей.

«На мать не очень похож, хорошенький, – подумал он. – Людмила‑то особой красотой не блещет, хотя чувствуется в ней что‑то особенное. Одни ее телепатические способности чего стоят, меня даже мороз по коже пробрал, когда она с такой точностью угадала мои мысли! Возможно, у Златы действительно какие‑нибудь проблемы гормонального характера, связанные с возрастом. Не надо паниковать, не надо! Она весной проходила очередной осмотр, перед отъездом в санаторий мы делали, анализы – все было в порядке. Все ли? А если причина в этом самом – в этих бактериях? Еще ведь ничего точно неизвестно! Ничего!»

От этой мысли мир вокруг Петра Эрнестовича внезапно качнулся, и подкосившиеся от ужаса ноги, вынудили‑таки его опуститься на крохотную скамеечку.

«Почему не я, почему не Ада? Почему эти непонятные бактерии проникли именно в кровь моей Златы? И в кровь Сережки, который только‑только начинает новую жизнь с этой юной девочкой Наташей?»

…Сергей с Наташей зарегистрировались в районном ЗАГСе третьего августа. Свадьбу, как таковую, не справляли, но несколько человек – самых близких друзей и родственников – собрались, чтобы поздравить молодых. Сидели за столом совсем недолго и часа через три начали расходиться. Задержался лишь академик Оганесян – он вопросительно посмотрел на Аду Эрнестовну:

– Так что, голуба моя, мы сейчас сообщим Пете с Сережей то, о чем вы мне вчера говорили, или отложим до лучших времен?