Ныне мы, 343‑е поколение Носителей, начавших освоение разумных Материков, заставили Высший Совет официально признать наш Независимый Совет Разума. Было заключено соглашение, согласно которому мы и наши предки имеем право спокойно обитать в наших системах и вступать в контакт с внепланетными Носителями Разума.

В этом нашем первом послании мы обращаемся ко всем Носителям, которые, даже рискуя жизнью в открытом космосе, не пожелали лететь к Планете, чтобы стать рабами ее «коренных обитателей». Мы предлагаем вам: летите к нам.

Пространства Планеты необъятны, пусть «коренные обитатели» остаются в своих белковых системах – согласно соглашению нам, представителям Независимого Разума, принадлежит мир разумных Материков и их сателлитов. Мы примем вас в этом мире на равных. Вы познаете Разум иной цивилизации – разве не об этом когда‑то мечтали наши общие предки на далекой планете, уничтоженной галактическим взрывом?

Глава двенадцатая

Как важно всегда соблюдать технику безопасности

Петру Эрнестовичу пришлось задержаться в Москве еще на неделю. Ему удалось попасть на прием в ЦК, и там выслушали его аргументы сочувственно, обещав учесть изложенные в докладной записке факты. И хотя толком ничего так и не определилось, но во время последней встречи с Зинаидой Виссарионовной Ермольевой накануне его отъезда, она сказала ему, словно невзначай:

– Думаю, на данном этапе вы преуспели, но, – ее тонкий палец взлетел кверху, – следует учесть, что есть тенденция передать все направления, в какой‑то мере связанные с космосом, в Москву. Лично я считаю, что нельзя разом перечеркнуть и отбросить все достижения ленинградской научной школы, но есть люди – кстати, далекие от науки, – которые со мной не согласны. Поэтому будьте готовы, что к деятельности вашего института будут внимательно присматриваться. Как, кстати, у вас с выпуском аспирантов?

Петр Эрнестович смутился:

– Выпускаем, хотя, конечно, не всегда укладываемся в срок – редко, когда хватает трех лет.

– Старайтесь укладываться, мой вам совет. Особенно по перспективным направлениям. Конечно, я понимаю, что три года – мало для серьезной работы, но что поделаешь! Постарайтесь укладываться.

– В любом случае, мы вам глубоко благодарны, Зинаида Виссарионовна, – сдержанно ответил Муромцев. – Я понимаю, какую стену вам пришлось пробить в ЦК на самом высоком уровне. Без вашей поддержки, без вашего авторитета…

Она улыбнулась и подняла руку:

– Я повторяю: всегда с большим уважением относилась к ленинградской научной школе. А в ЦК… что ж, там в первую очередь должны думать об успехах советской науки, как единого целого.

– А не о пользе дела и справедливости, – не удержался Петр Эрнестович.

Вокруг глаз легендарной женщины‑академика пролегли лучики улыбки.

– Когда говорят о справедливости или несправедливости, дорогой Петр Эрнестович, я всегда привожу в пример себя и своих коллег. Вам известно, наверное, что идея получения плесени с антимикробной активностью родилась у нас в средине двадцатых. Мы долгие годы целенаправленно работали с плесенью, пока получили наш Penicillium crustosum. Флеминг же был крайне неряшливым человеком и случайно натолкнулся на грибок, когда разбирал гору немытой лабораторной посуды. Он, кстати, сначала даже не придал значения всей важности своего открытия. Тем не менее, официально именно его считают первооткрывателем пенициллина – даже в нашем родном отечестве. Ни я, ни мои коллеги не в претензии – так распорядилась жизнь. Ну, и Трофим Денисович тут сыграл свою негативную роль, конечно.

– Теперь все должно измениться, – горячо возразил Муромцев. – Говорят, дни Лысенко, как директора института генетики, сочтены. Всем известно, что именно он тормозил ваше избрание в действительные члены Академии.

– Ну… посмотрим. Главное, что у нас уже начали появляться толковые генетики, и ленинградская школа в этом – одна из лидеров. Надеюсь, мы наверстаем то, что было упущено за тридцать лет.

Муромцев возвращался в Ленинград под сильным впечатлением, оставшемся от этой беседы. Поезд прибыл на Московский вокзал в половине девятого утра. Петр Эрнестович, не заходя домой, поехал в институт и после двухчасового совещания у директора по внутреннему телефону позвонил брату.

– А, Петя, ты давно приехал? – рассеяно спросил Сергей.

– Утром. Дома все здоровы? Я звонил с вокзала, но никто не ответил. Разве Злата сегодня дежурит?

– Ага, она с кем‑то поменялась. А Ада госэкзамены у студентов принимает. Петька, у тебя на данный момент дел под завязку? – вопрос был чисто риторический – понятно, что за десять дней отсутствия у заместителя директора дел должно было накопиться достаточно.

Подойдя к кабинету брата и приоткрыв дверь, Сергей услышал, как Петр Эрнестович говорит по телефону:

– …когда скажете, Сурен Вартанович. В четыре? Хорошо, буду ровно в четыре, – он положил трубку и повернулся. – Привет, Сережка. Садись в кресло и докладывай, а я пока разберусь кое с какими бумагами. Сходишь со мной пообедать через полчасика? А я сейчас с Суреном Вартановичем говорил – десять дней полежал в больнице, потом разругался с лечащим врачом и велел везти себя домой. Вот чудит старик!

– Из‑за чего вдруг он разругался? – спросил Сергей, садясь и закладывая ногу за ногу.

– Поеду к нему часа в четыре, обо всем сразу и расспрошу. А ты чего такой скучный? Моя помощь не требуется?

– Я озадачен, Петя – сил нет. Представь себе на минуту corynebacterium diphtheriae. А потом взгляни на эти фотографии.

– Представил, – Петр Эрнестович, завязывая папку, покосился на два снимка, которые брат вытащил из кармана. – Да, это она – дифтерийная палочка. По Граму положительна, я вижу. И три биовара хорошо видны, вот они – gravis, mitis и intermidius. Расположение бактерий напоминает иероглифы и даже, я бы сказал, очень сильно напоминает – никогда не видел такой упорядоченности. Биохимию уже проверял?

– При посеве на среду с теллуритом восстанавливает теллур. Ферментирует глюкозу, мальтозу и крахмал.

– Ну, собственно, так истинной corynebacterium diphtheriae и положено.

– Она ферментирует также сахарозу и лактозу, разлагает цистин и гидролизует мочевину, а это corynebacterium diphtheriae совсем не положено.

Старший брат усомнился:

– Ты мог ошибиться.

– Ничуть. А ты знаешь, где я ее обнаружил? В фиксированных мазках человеческой крови.

– Не говори ерунды, Сергей, палочка Лёффлера не вызывает бактериемию, и в крови ее обнаружить нельзя – это тебе не тиф и не чума.

– А то я не знаю! – огрызнулся тот. – Еще прочти мне лекцию о том, что дифтерийная палочка вегетатирует на слизистых, а в кровь поступает лишь экзотоксин при токсических формах.

– Не обижайся, но факт остается фактом – в случае дифтерии основное диагностическое значение действительно имеет исследование мазков со слизистой больного.

– Больных нет, в том‑то все и дело, – объяснил Сергей, – есть здоровые люди, кровь которых кишит этими бактериями.

– В отдельных случаях – после нагрузок, например, или переохлаждения – у здоровых людей в крови можно обнаружить клостридии. Но никак не коринебактерии. Ты определил токсикогенность in vivo?

– Я ввел подкожно по 1.0 мл культуры двум морским свинкам. Потом подумал – чем черт не шутит, ты сам сейчас сказал, что эти бактерии ведут себя, как клостридии. Короче, я ввел культуру внутрибрюшинно еще четырем белым мышам.

– Зачем? – поморщился Петр Эрнестович. – Мыши в любом случае не чувствительны к corynebacterium diphtheriae.