Выпустив жену, Сергей бессильно закрыл глаза. Головная боль неожиданно утихла, и навалилось невыносимое желание спать. Словно издали до него доносились горькие всхлипывания, он протянул руку и, поглаживая ее бедро, пробормотал:

– Прости, – а потом уснул.

Наталья, подождав немного, скинула его руку со своего живота, вскочила на ноги и, запахнув полы разорванного халата, побежала в умывальную комнату. Пришлось срочно смазать предплечья специальной мазью от ушибов – иначе через час там отчетливо выступили бы синяки, оставленные пальцами мужа.

Вернувшись в комнату, она постояла немного рядом со спящим Сергеем, прислушиваясь к его дыханию, потом достала из шкафа легкое розовое платье и, натянув его, упругим шагом направилась к выходу из общежития.

– Воздухом подышать? Надолго? – зевая, спросил открывший ей дверь вахтер.

Она ответила, почти не понимая, что говорит:

– Запирайте, я сегодня, наверное, у снохи переночую – она что‑то на живот жаловалась.

Когда Наталья приблизилась к дому Фирузы, не было еще и одиннадцати часов, в окнах многих домов горел свет, но ей теперь все было безразлично.

«Пусть, кому какое дело? В крайнем случае, скажу, что обиделась на его грубость и ушла ночевать к Фирузе».

Постучав, она толкнула дверь и решительно вошла. Фируза, резавшая в это время хлеб, ахнула, и большой острый нож выпал из ее рук, звякнув о стол.

– Наташа? Тебя кто‑нибудь видел?

Послышались торопливые шаги, распахнув дверь комнаты, Ильдерим протянул руки:

– Наташа, ты пришла! – сжав ее в объятиях, он повернул голову в сторону матери и повелительно бросил: – Уходи!

Забыв обо всем, они упали на широкую тахту, покрытую шелковым покрывалом, и катались по ней, срывая с себя и друг с друга одежду. Фируза немного постояла на крыльце, прислушиваясь к доносившимся до нее из‑за двери сдавленным стонам, потом поплелась в сарай. Она сидела на пороге, не спуская глаз с крыльца, и тревожно думала, что не успела выключить свет, а окна хоть и зашторены, но узкая полоска все же светлеет, и видно, что в доме кто‑то есть. Лишь через полчаса, отойдя после первого порыва страсти, Ильдерим догадался щелкнуть выключателем. И лишь тогда его мать, с облегчением вздохнув, зашла в сарай и прилегла на стоявшую в углу раскладушку.

Глава одиннадцатая

В девять Халида уложила девочек спать и села смотреть телевизор, а Таня примостилась рядом с ней на мягком диванчике. Ей нравилось, что Халида никогда не загоняла ее в постель, и по вечерам они вместе смотрели телевизор, но это если в программе было что‑то стоящее. Если же нет, то к десяти все в доме уже видели десятый сон, так как воздух в этих местах был таким, что с наступлением темноты, глаза почему‑то сами собой начинали слипаться.

Именно из‑за этого Таня нынче и села перед телевизором – чтобы не заснуть – и после программы «Время» мужественно просмотрела от начала до конца «Земляничную поляну». Жан Габен был великолепен, Халида растроганно взирала на экран полными слез глазами и иногда бросала на Таню восторженный взгляд, словно желая поделиться своим восхищением. Тане, естественно, приходилось проникновенно вздыхать и закатывать глаза. Возможно, будь она в другом настроении, то по достоинству оценила бы игру великого французского актера, но теперь ей абсолютно непонятно было, что происходит на экране. В ушах гулким эхом звучали, отдавались обрывки мыслей – тех, что весь сегодняшний вечер мелькали в голове матери:

«Надену… Что лучше надеть? Да, то розовое платье – в нем я выгляжу моложе… Если что, скажу… да, скажу, что вышла пройтись, было душно. Если Сережа, как вчера, опять будет ждать и захочет, то… то скажу, что у меня месячные. Он сразу заснет, потому что этой ночью уснул только под утро, а сегодня встал рано. Заснет часов в одиннадцать, а в половине двенадцатого я выйду – в совхозе в это время все уже спят, тут рано ложатся… Ильдерим ждет, я тоже уже… Я уже не могу… Боже, не могу, нет сил дожидаться, когда же только закончится этот день! Если Сережа заметит… Нет, не заметит – вернусь часа в четыре, как только начнет светать, он в это время спит крепко. Как же я не подумала, а вахтер в общежитии? Ладно, скажу ему, что моя дочь… Нет, пусть лучше будет не дочь, а беременная невестка. Скажу, что она с вечера почувствовала себя неважно, и я забеспокоилась. Да, так и объясню – вахтер знает, что я врач, жаловался мне на свою одышку…»

От этих мыслей‑воспоминаний Тане вдруг стало нехорошо, и она стиснула зубы, чтобы не застонать от отчаяния, а потом вновь мысленно повторила весь разработанный ею план действий: как только закончится фильм, и Халида ляжет спать, нужно выскользнуть из дома и бежать туда – к развилке, – чтобы ждать. Ждать, когда появится предательница‑мать в своем розовом платье – где‑то около полуночи по всем расчетам. А когда она подойдет, дочь встанет на ее пути и скажет, глядя прямо в глаза:

«Я все знаю! Ты больше не пойдешь к своему любовнику, а немедленно вернешься домой. И никогда больше – слышишь! – никогда даже не пробуй изменить папе. Потому что я всегда все узнаю, я читаю все твои мысли!».

Конечно, мать перепугается, начнет изворачиваться, врать, говорить, что она просто вышла прогуляться. Может даже начать всем рассказывать во всеуслышанье, что у ее дочери нелепые фантазии из‑за переходного возраста. Ладно, пусть! Но со своим любовником ей нынче встретиться не придется. И потом тоже – нужно будет следить за каждым ее шагом, и, в конце концов, им придется расстаться. Придется! А вдруг… Вдруг они с Ильдеримом решат пожениться? Так ведь бывает – она захочет развестись с папой, и кто тогда сможет ей помешать?

Смятение и гнев охватили Таню, но лицо ее оставалось спокойным – лишь взгляд устремленных вперед глаз неподвижно застыл. Фильм закончился, Халида, посмотрев на потрясенную, как ей показалось, девочку, понимающе вздохнула.

– Понравился фильм, да? Жан Габен хорош, я тоже никак не приду в себя от его игры, – она тяжело поднялась, одернув халатик, задравшийся на выпирающем животе. – Ты идешь спать Танюша, выключить свет?

– Ты иди, тетя Халида, я сама выключу, а то ты споткнешься в темноте. Иди, ложись.

С трудом скрывая нетерпение, Таня подождала, пока Халида поднимется в свою комнату, и, выключив свет, осталась сидеть в темноте. Неожиданно ее потянуло закрыть глаза, ресницы слипались.

…Она стояла рядом с отцом, и говорила, а он смотрел на нее – неприветливо и удивленно.

«Папа, не спи! Опасность, папа!»

В ушах звенели собственные слова – странные, непонятные. Отец отвернулся, и лицо его стало сердитым…

Внезапно очнувшись, Таня испуганно вскочила на ноги, торопливо взглянула на часы – нет, она задремала всего лишь на пять минут. Постояла с минуту, прислушиваясь к окружающей тишине, а потом бесшумно приоткрыла входную дверь и выскользнула из дома.

От дома Халиды до развилки можно было быстрым шагом дойти минут за двадцать. Когда девочка туда добралась, ее светившиеся в темноте часики показывали половину двенадцатого. Отойдя чуть в сторону от широкой тропы, она присела за большим камнем – так, чтобы ее не видно было с дороги, – и стала ждать, поглядывая на циферблат.

Миновал час, другой, а Натальи все не было. Зубы Тани непроизвольно начали отбивать мелкую дрожь – то ли от нервного напряжения, то ли от холода, потому что ночи в горах даже летом довольно прохладны, а она не сообразила прихватить с собой свитер. Да и не до того ей было, если говорить честно. Когда стрелки показали половину второго, девочке стало чуть легче дышать – скорей всего, мать уже не придет. Или ей что‑то помешало, или… Неужели она сама решила порвать с этим человеком? В это Тане плохо верилось, но все же она выпрямилась во весь рост, глубоко вздохнула и огляделась.