Нынче, однако, она так торопилась поскорее закончить разговор с мужем, что выскочила из общежития в высоких танкетках, и уже минут через пять нога ее застряла между двумя вздыбившимися кусками асфальта. Пришлось остановиться и осторожно вытаскивать танкетку, чтобы не оторвать подошву‑платформу. Рядом притормозил грузовик, и знакомый шофер, не заглушая мотора, указал на свободное сидение рядом с собой. Наталья отрицательно мотнула головой – карабкаться в кабину по грязным высоким ступенькам ей не хотелось, – и грузовик умчался, оставив в воздухе облако пыли и запах выхлопных газов.

Однако на полпути левая танкетка вновь угодила в одну из колдобин – настолько глубокую, что пришлось дергать изо всех сил, чтобы оставить при себе хотя бы ногу. Подошва так и осталась в расщелине, и теперь новая обувь была безнадежно испорчена. Не решившись идти босиком по неровному горячему асфальту, Наталья долго ковыляла, припадая на левую ногу, которая была теперь на добрых десять сантиметров короче правой – как назло ни одной машины мимо больше не проехало.

Ей удалось добраться до моста лишь в половине третьего. К этому времени пакет, в котором лежали пирожки с капустой, начал издавать неприятный прогорклый запах. Наталья принюхалась и, размахнувшись, в сердцах швырнула сумку в пропасть, а потом стала думать, что делать дальше – не шлепать же по людным совхозным улицам в укороченной танкетке. Любая попутка подбросила бы ее до дома Халиды, но вокруг все словно вымерло – ни грузовиков, ни легковушек. А дети наверняка уже вернулись с пляжа и обедают, все недоумевают, куда она, Наталья, могла подеваться – решат, что заблудилась, и пойдут ее искать, а когда найдут, то Танька непременно скажет что‑нибудь ехидное вроде «Спасибо, твои пирожки нам очень понравились, мы на озере только ими и питались».

При мысли об озере и пирожках с пересохших губ Натальи внезапно сорвался стон – она вдруг вспомнила, что в брошенной в пропасть сумке с пирожками лежал еще и ее новенький шелковый купальник‑бикини. Импортный купальник, ни разу не надетый, за которым пришлось два часа простоять в очереди в Гостином Дворе! И так нелепо выбросить его своими же руками, мало ей было оторвать подошву у танкетки!

Женский голос позвал издалека:

– Наташа! – Фируза, спешившая в ее сторону, дважды махнула рукой. Наталья, тотчас же сделав бодрое лицо, вежливо поздоровалась:

– Здравствуйте, вы откуда идете?

Мать Халиды подошла ближе и остановилась.

– Я тебя с утра искала, – глухо произнесла она, глядя в сторону, – сначала думала, ты будешь на озере, потом зашла к Халиде, а тебя все нет и нет, – взгляд ее быстро скользнул по лицу молодой женщины, потом уперся в ее ноги. – Что это у тебя с туфлей?

– Маленькая авария – подошва отлетела, – Наталье совестно было жаловаться на свое глупое невезение, поэтому она говорила нарочито шутливым тоном. – Босиком идти больно, попуток нет, а ковылять в таком виде по улицам неприлично. Стою вот и размышляю. А зачем вы меня искали, что случилось?

– Да нет, ничего. На, надень, – Фируза сбросила с ног и подтолкнула к ней свои старенькие шлепанцы. – Я могу и босиком, привыкла. Ты не спорь, а то еще два часа будешь здесь стоять – машины в это время редко ходят.

– Нет, что вы!

Однако выхода не было, и Наталья, в конце концов, вынуждена была сдаться. Шлепанцы Фирузы оказались ей маловаты, чтобы они не соскочили, приходилось идти, шаркая ногами по земле и загребая пыль. Мать Фирузы, наоборот, легко ступала рядом, словно под босыми ногами ее был не горячий неровный асфальт, а мягкая ковровая дорожка. Пройдя немного, она внезапно остановилась и, повернувшись лицом к своей спутнице, отрывисто произнесла:

– Мой сын Ильдерим хочет тебя видеть.

От неожиданности Наталья качнулась, сделала шаг, чтобы сохранить равновесие, и тапок Фирузы соскочил с ноги, отлетев в сторону. Пока она ковыляла за ним, ее лицо приняло равнодушное выражение. Не удалось, правда, до конца сдержать прерывистое дыхание, а то ответ вообще прозвучал бы абсолютно спокойно.

– Правда? А зачем? И вы говорили, кажется, что ваш сын уехал, или я ошибаюсь?

Фируза угрюмо покачала головой:

– Он не уехал, хотя все так думают, даже его жена. Он просил меня передать, что ждет тебя в моем доме на окраине села.

– Не понимаю, почему вы… вы…

– Я все знаю, – безразличным голосом произнесла мать Ильдерима, – ты можешь меня не опасаться.

– Знаете? – алая краска залила лицо Натальи, но она попыталась говорить вызывающим тоном: – Что, интересно, вы такое знаете?

– Мать всегда знает, что происходит с ее ребенком. Я давно все поняла, а моя дочь Халида видела вас вместе – один раз, у нее дома, в Москве.

– Халида… видела? Но…

– Вы были неосторожны, Халида сильно огорчилась – она любит, брата, любит тебя и очень уважает твоего мужа. Она никому не скажет, но ей не следует знать, что Ильдерим здесь, ты понимаешь?

Взгляд темных глаз Фирузы словно сверлил насквозь, не выдержав, Наталья смущенно потупилась.

– Да, я понимаю, но…

– Ты придешь? Мой сын тебя ждет, я обещала тебе передать.

Наталья судорожно вздохнула и проглотила вставший в горле сухой комок.

– Почему… почему вы это делаете? – сдавленно спросила она. – Вы и вправду хотите, чтобы я пришла?

– Ильдерим мой сын, – торжественно и строго ответила Фируза. – Он мой единственный сын, я жизнь за него готова отдать. Сейчас он болен тобой, а когда мужчина болен женщиной, он совершает безумные поступки, и может случиться беда. Ильдерим не хочет уезжать, не повидав тебя, да ведь ты и сама вся горишь, разве не видно? Люди здесь все видят и слышат, а если узнают мой муж Рустэм, Сергей, твоя дочь… Сегодня я помогу вам увидеться и буду охранять, но ты убеди его уехать. Я не разлучить вас хочу, нет, но только здесь вам нельзя встречаться, это опасно.

Подняв палец, она многозначительно посмотрела на Наталью, и та поежилась.

– Да, я понимаю.

– Не заблудись, когда пойдешь ко мне. От той тропы, что ведет через луг, поверни направо и иди вперед. Не перепутай на развилке, там две дороги – одна поворачивает к кладбищу, но к моему дому нужно идти прямо.

– Вы… не пойдете со мной?

– Днем нельзя, нас с тобой увидят соседи, и кто‑то обязательно забежит поболтать – люди любопытны. Придешь ночью, когда твой муж крепко заснет, и уйдешь до рассвета. Не забудь, летом ночи короткие.

– А ночью… ночью никто не может прийти к вам? Если ваш муж вдруг…

Фируза коротко и горько засмеялась:

– Уже больше двадцати лет, как Рустэм не заглядывает в мой дом. Кто может прийти ночью к одинокой старой женщине? Нет, не тревожься. Я проведу эту ночь в сарае, где зимой храню сено для скота. Летом я часто там сплю, если не ночую у дочери или невестки. Мой одинокий дом слишком велик для меня. Не бойся, вам никто не помешает.

Наталье почему‑то стало немного не по себе от этих слов третьей жены Рустэма Гаджиева. Горечь, звучавшая в словах Фирузы, пробудила в душе молодой женщины странное чувство вины.

– Хорошо, спасибо, – смущенно пробормотала она, отводя взгляд в сторону.

– А теперь тебе нужно идти к Халиде, дети уже, наверное, давно вернулись – как ни в чем ни бывало, деловито проговорила мать Ильдерима, взглянув на солнце, и слегка понизила голос: – Но только, аллахом заклинаю, веди себя так, чтобы моя дочь ничего не заподозрила. Так не забудь: как повернешь направо от тропы, так и иди прямо вперед, на развилке никуда не сворачивай. К дочери я сегодня заходить не буду, пойду прямо домой – Ильдерим ждет, чтобы узнать, когда ты придешь. Передай Халиде, что ты меня видела – я завтра зайду, а сегодня мы с Асият договорились варить инжирное варенье.