Отдел купли-продажи недвижимости, а с ним и вся фирма в целом (отдел аренды всегда был в «Граунд+» лишь вспомогательным) оказались в кризисе и были практически парализованы.

Госпожа Окрепилова, узнав о ситуации, пришла в ярость. До сего момента она не очень-то вникала в проблемы принадлежащего ей агентства, уверенная в том, что Осташов и сам отлично справляется. Она не тревожилась по поводу плавно уменьшающейся прибыли: Владимир объяснял это падение приближением лета – летом-де число продаж заметно уменьшается. Мухин, у которого Галина Сергеевна проконсультировалась на всякий случай, подтвердил, что действительно так бывает всегда, с мая по сентябрь рынок недвижимости впадает в летнюю спячку. Правда, Александр Витальевич также заявил, что дело, на его взгляд, не только в рынке, и выразил тревогу насчет неумелого руководства фирмой. Но этот постскриптум она уже выслушала вполуха, главное, что она хотела выяснить, выяснилось, а стало быть, она может спокойно продолжать заниматься своей новой квартирой в Хитровском переулке.

В квартире она решила обосноваться надолго, и затеяла в ней весьма дорогостоящий ремонт, который требовал большого внимания и постоянного контроля над ходом работ. Для женщины, все еще не пришедшей в себя после безобразно распавшегося брака, это жилье стало символом новой жизни, и она с головой окунулась в хлопоты, связанные с ремонтом. Галина Сергеевна в охотку занималась отбором и заказом материалов, азартно ругалась со строителями-отделочниками, без устали носилась по магазинам, отыскивая и заказывая мебель и бытовую технику, которые могли бы занять место в ее квартире.

Узнав от услужливого Мухина о беде, постигшей фирму, Галина Сергеевна впервые восприняла его комментарии относительно молодого гендиректора всерьез и, не колеблясь, тут же отправила Владимира в отставку…

* * *

Семья, которая делила с Осташовым купе фирменного поезда «Курский соловей» давно отужинала и улеглась на боковую, и уже давно раздавался храп отца семейства с соседней верхней полки, а Владимир все лежал во тьме и не мог уснуть.

Он вспомнил, как в последний раз выходил из офиса «Граунд+» под звеневшую в ушах фразу Галины: «В ваших услугах агентство больше не нуждается, прощайте!»

Не нуждается она. Да и плевать.

Владимир неторопливо шел по одной из лефортовских улиц и с видимым удовольствием курил сигарету, держа ее в левой руке. Другой рукой он придерживал, чтобы не бил по бедру, висевший на плечевом ремне складной деревянный мольберт, который в первый же день его директорства занес в агентство Хлобыстин и который до сего дня так и стоял углу кабинета – всё как-то не получалось отнести его из офиса домой.

Свобода! Вот, оказывается, чего ему так не хватало в последние месяцы.

Было время, когда-то он шел этой же дорогой, но в обратном направлении – шел устраиваться на работу в «Граунд+» и трепетал при мысли, что его отвергнут. Но тогда были другие обстоятельства. Он себе не признавался в этом, но в глубине души знал, что место риэлтера ему нужно лишь для того, чтобы зарабатывать на жизнь. Так, перебиваться потихоньку, самому же при этом размышлять и, по возможности, предпринимать какие-то шаги, чтобы выбраться на стезю, для которой он изначально предназначен – стать настоящим большим, знаменитым художником. А свалившийся, как снег на голову, пост гендиректора предполагал иное. Во всяком случае, Осташов воспринимал эту должность как нечто иное – нечто постоянное, почти пожизненное. Как пожизненное заключение для убийцы собственной мечты. В самом деле, к чему еще он мог стремиться, став генеральным директором? Куда же выше – в его-то возрасте? Только знай себе трудись, становись солидным, состоятельным дядей…

Осташов шел по улице и улыбался.

Как и год назад, весна в Москве обозначилась внезапно, как стодолларовая купюра под ногами бредущей по тротуару нищенки. Деревья стремительно наполнились зеленой листвой, а погода стала и вовсе летней. Москвичи выглядели несколько ошалевшими и беспричинно улыбались друг другу. Хотя, возможно, у них, как и у Владимира, все-таки были причины для улыбок – просто в этот погожий майский день число таких причин на душу населения вдруг ощутимо увеличилось.

Поравнявшись с малюсеньким магазином, который назывался «Как в Париже», Владимир задержался. По сравнению с прошлым годом здесь кое-что изменилось. Витрина предлагала пиджак, но не синий с желтыми пуговицами, а малиновый, с черными. Не остались прежними и цены. Внизу витрины, на специальном постаментике, находилась табличка, на которой было написано: «Скидки», а рядом с крест-накрест перечеркнутой цифрой «1500» стояла вторая: «500».

– Надеюсь, цены в долларах? – буркнул себе под нос Осташов, припомнив неприветливую девушку-продавщицу, которая прошлой весной, стоя в дверях магазинчика, обдала его презрительно-ледяным взглядом.

Он вошел внутрь.

Вот и девушка. Несомненно, та самая. И было ясно, что она его не вспомнила. Теперь она смотрела на Владимира совсем по-другому, ее лицо выражало заинтересованность, граничащую с подобострастием. И это ему польстило. Что ж, похоже, он изменился, стал выглядеть в глазах людей другим – более уверенным, крепко стоящим на земле, знающим себе цену.

– Мне бы пиджачок, – процедил Осташов. – Который на витрине.

– Да-да, конечно, у нас есть ваш размер, – девушка засуетилась. – Пятидесятый, правильно?

– Да, полтинник, – Владимир степенно прошел к большому зеркалу, поставил на пол мольберт и снял свой новый, с месяц назад приобретенный, дорогой светлый пиджак, который с почтением приняла из его руки тут же подскочившая другая продавщица. А первая девушка тем временем уже расправила за его спиной пиджак малинового цвета (с малиновым же, чуть более светлого оттенка, подбоем).

Она слегка встряхнула пиджак, чем вызвала у Осташова, глядящего на нее в зеркало, ассоциацию с тореадором. Он сложил пальцы вместе и отставил прямые руки назад – словно склонившийся бык свои рога на тореадора направил, а затем, чуть улыбнувшись сам себе по поводу этой никому не видимой игры в корриду, пару раз чиркнул по полу каблуком, дабы сделаться еще более убедительным в роли быка. Девица-«тореро» ловким движением надела на него пиджак и, вскинув ресницы, глянула в зеркало. Глянула не на то, как сидит пиджак, а прямо в глаза Владимиру – явно с намерением сразить наповал.

По каким-то еле уловимым приметам Осташов определил, что ее взгляд, такой загадочный и зазывный, был домашней заготовкой. «Ты промазала», – подумал он, безжалостно плеснув в ответ холод своего взгляда.

Продавщица слегка смутилась.

– Как по вас шито! Очень, очень подходит! – восхищалась между тем вторая девушка.

– Да, – констатирующим тоном отрезал Владимир, – подходит. Вы доллары принимаете? – он сунул руку в карман, где были деньги, которые ему выдала напоследок Галина, и расплатился.

– Нет, вы лучше мой запакуйте, а этот пусть на мне останется, – сказал Осташов «матадорше», собиравшейся помочь ему снять новую вещь.

«Ну вот все руки заняты, теперь еще и сверток надо тащить, – подумал Владимир, покидая магазин. – На кой хрен я купил этот алый парус? Его бы надо было нацепить, когда я еще только стал гендиректором, тогда бы он был в тему. Да и вообще, в наше время это такая мещанская пошлость – малиновый пиджак! Все „крутые пацаны“ такие пиджаки носят. Господи, я ведь ни за что не хотел покупать такой пиджак себе! Да-а, я, наверно, все-таки идиот».

Вслед за магазинчиком на его пути попалась забегаловка под названием «Рюмочная», у входа в которую терлось пьяное отребье. Пропойц было трое. Один из них, в грязном до неопределимости цвета, сильно измятом пиджаке советского покроя, хрипел, отталкивая двух других:

– Не получите никаких денег, козлы! Я вам не фуфел какой-нибудь – деньги отдавать. Я вот этими пальцами микроны на токарном станке ловил. На мне весь завод держался!

Собутыльники тянули его за полы пиджака в разные стороны, стараясь одновременно обшарить пиджачные карманы.