Громов в этот момент был занят. Инженеры-волновики проводили последнее тестирование нуль-платформы. База готовилась перейти в онлайн-режим приема необходимого оборудования. В наладке нуль-связи так или иначе были задействованы практически все службы станции. Поэтому вызов переходил все ниже и ниже, пока не переадресовался трем скучающим экзобиологам.

Это были молодые аспиранты, недавно прибывшие на Ганимед с бессмысленным, на их взгляд, заданием своего научного руководителя профессора Альберта Семеновича Перельмана, заведующего кафедрой экзобиологии института Луи Пастера. Исследуя пробы «бульона», доставленные на Землю с Ганимеда, он заметил некие странности в реакции органических соединений на внешние раздражители. Поначалу профессор хотел все списать на неправильное хранение и транспортировку образцов, но прирожденная щепетильность и не утерянная за долгие годы работы любознательность перевесили сомнения. Он решил перепроверить результаты еще раз.

Аспиранты сразу по прибытии на планету взяли новые образцы, провели комплекс исследований, предписанный им Перельманом, но ничего интересного не обнаружили. И вот уже вторую неделю маялись в томительном ожидании, когда уже наладят нуль-туннель и можно будет, наконец, вернуться в привычное лоно цивилизации.

На базе, по их общему мнению, царила чуть ли не военная диктатура.

Любое передвижение за ее периметр строго регламентировалось.

Разрешения на любые работы за пределами станции визировались лично Громовым, которого они за глаза называли не иначе как Пиночетом. Еще бы! Преодолеть тысячу парсек и безвылазно сидеть в стерильной лаборатории, как две капли воды похожей на институтскую!

Единственным доступным здесь развлечением было – это глазеть со стометровой высоты на курящиеся серой дымкой бледно-желтые озерца. И то панорамная смотровая площадка была наглухо закупорена куполом плексигласа. Хотя кому, как не им, было доподлинно известно, что атмосфера Ганимеда не представляет ни малейшей опасности для человеческого организма.

Сначала на это сообщение никто из аспирантов не обратил никакого внимания. Уныло попивая надоевший до изжоги ягодный морс, синтезированный на военно-полевом комбайне «Ультра-5», молодые люди лениво вели не менее обрыдшую от многократного повторения полемику. Она постоянно сводилась к неправомочности ограничения их гражданских прав и свобод, самодурству всем известного начальника, возомнившего себя истиной в последней инстанции, и их научному потенциалу, недооцененному родным институтом.

Когда в очередной раз речь зашла о действующих на базе «идиотских инструкциях», написанных «какими-то параноиками и по меньшей мере лет триста назад», всем одновременно пришла в голову одна и та же мысль: параграф 1-357-А.

В нем почти дословно говорилось:

«При обнаружении активности биологической среды на внеземных объектах, а именно…

…в руководство отряда, группы или подразделения, а также на исследовательских базах всех типов, кроме…

…требуется незамедлительно привлечь в качестве эксперта военного экзобиолога или гражданского экзобиолога с сертификатом не ниже третьей категории…

…в отсутствие такового исполнение его обязанностей возлагается на военного врача или на медицинский персонал не ниже третьей гражданской категории…»

Этот параграф из Устава Звездоплавания как отче наш заучивался первокурсниками тех вузов, в которых изучались внеземные формы жизни. Для экзобиологов по значимости он был что клятва Гиппократа для медиков.

Аспиранты, недолго думая, спустились в нижний ангар, сели в первый попавшийся глайдер и, задав координаты, отправились прямиком к всплывшему острову. Возможно, они посчитали, что, доказав наличие биологической активности на планете, они попадут под юрисдикцию параграфа 1-357-А и смогут наконец принести хоть какую-то пользу?

Странное дело, но молодых людей даже не насторожило, что возникшая откуда ни возьмись суша имела форму правильного пентагона. Эксперты, расследовавшие это происшествие, внимательно изучив цифровые снимки, только разводили руками. Потом было точно установлено, что пентагон имел равные стороны длиной в 3,1415926535 километра.

Хватились аспирантов лишь спустя два с половиной часа. Какое-то время ушло на поиски внутри станции, просмотр видеозаписей камер внутреннего и наружного наблюдения. Когда спасательный бот прибыл на место, пентагона уже не было. Ничего не было. Только лениво булькал «бульон», да чуть плотнее казалась исходившая от его поверхности дымка. Спустя два дня в ста пятидесяти километрах от места трагедии был обнаружен остов легкого глайдера. Как он там оказался, осталось загадкой. Как и то, что именно произошло в тот роковой день.

Черный ящик отсутствовал. Обнаружить его так и не удалось. Все орбитальные зонды в это время вели съемку других участков планеты. Последняя запись места трагедии закончилась в двенадцать сорок пять по местному планетарному времени, то есть примерно за час до предполагаемого времени прибытия людей. Длилась съемка две с половиной минуты. Дальше зонд ушел по заранее заданному маршруту.

По факту гибели трех аспирантов на Ганимед срочно вылетела комиссия. В нее входил и отец Ника – Роман Соболев. Он представлял ГДЧС (Галактический департамент по чрезвычайным ситуациям). От экзобиологов, как и следовало ожидать, прибыл профессор Перельман. Альберт Семенович наверняка понимал, что есть и его доля вины во всем произошедшем, но тщательно скрывал это. Во всяком случае, профессор не дал волю эмоциям, а провел ряд блестящих исследований. Благодаря его профессионализму и редкой самоотверженности удалось приподнять завесу тайны над происшествием.

Оказалось, что микроорганизмы, населяющие псевдоозера Ганимеда, при определенных условиях имеют свойство самоорганизовываться в коллективную протоплазму. Причем с ярко выраженной агрессией к любой внешней органике. Позднее, уже другой группой исследователей, были зарегистрированы такие же положительные реакции и на ряд неорганических соединений.

Со всей точностью установить, какие именно раздражители оказывают на протоплазму такое воздействие, не удалось. Опыт мог быть многократно повторен с положительным результатом, а спустя какое-то время становился абсолютно не воспроизводимым. Это убедительно доказал профессор Перельман, прожив неделю в непосредственной близости от Бульона Петри. Точнее, шесть дней. Наутро седьмого дня зондыразведчики засекли непонятное движение в прибрежной зоне, в непосредственной близости от полевой лаборатории. Профессора экстренно эвакуировала группа быстрого реагирования. И вовремя. Через двадцать минут на том месте уже булькала светло-желтая пена.

Перельмана отстранили от дальнейшего расследования, но опыты, проведенные им в полевых условиях, установили:

Самоорганизующаяся протоплазма является не чем иным, как клоном. Вступая в контакт с чужеродной органикой, она перестраивает ее в свое точное подобие. В результате клетки чужака становятся идентичны клеткам агрессивной протоплазмы. При этой реакции в каждом наблюдении отмечалось повышение температуры и выделение солоноватой жидкости, по свойствам напоминающей обычную морскую воду. Перестроив клетки жертвы, захватчик распадался на нейтральные микроорганизмы. К слову сказать, в лабораторных условиях воссоздать подобные взаимодействия ни до, ни после не удалось.

Второе. Атака происходила предположительно тогда, когда количество мутаций, вызванных внешними факторами, такими как солнечная радиация, окисление почвы и прочее, превышало определенный порог(в каждом отдельном случае он также имел разные значения), за которым следовало бы необратимое изменение фенотипа[3].

Тогда более крупная колония микроорганизмов приходила в действие и нападала на мутировавших собратьев. На основании этих данных Перельман высказал осторожное предположение, что благодаря такому уникальному свойству микроорганизмам Ганимеда уже миллионы лет удается оставаться генетически неизменными. Что входило в противоречие с общепринятым принципом о повсеместном действии закона эволюции во Вселенной.