Караваев:

— И кто же этот судья?

Красин называет фамилию.

Караваев:

— А ты не боишься? Сейчас ты на всю Сибирь, по сути, обвинил эту женщину в коррупции! Свидетелей, что она брала взятки, у тебя нет. Ты сам теперь можешь попасть под суд за оскорбление чести и достоинства.

— Скорее это уже «Клевета в отношении судьи» — лишение свободы до двух лет, — хладнокровно поправил столичную звезду Красин. — Андрюша, я уже ничего не боюсь. Если Антошенко пролезет в депутаты, мне на своей должности не удержаться. И тогда попаду ли я под суд, не попаду ли я под суд — мне все равно. А если депутатом стану я, ни один продажный судья меня не достанет… Андрюша, это не последний, но решительный бой. Я в этом городе родился, и я его всякой сволочи не отдам.

Крупным планом глаза Красина, выцветшие васильки. Снимавшему ролик оператору, видно, показали клип Антошенко, и он выбрал точно такой же ракурс. Сравнение было разительное: человек против волка.

— Мощно, — выдохнул клипмейкер. — Ну, ребята, укладывайте вещички и спите не раздеваясь. А то мало ли, пожар, и придется выскакивать в чем мать родила.

С этими словами он действительно пошел укладываться и Валерку погнал.

Испуганная Лидия забрала из гостиной ноутбуки отца, из-под ванны — кейсик с деньгами и сунула все в свою дорожную сумку, переложив парадным отцовским смокингом. Ручки сумки можно было надеть на плечи, как лямки рюкзака. Если что, хватаю и бегу, решила Лидия, ставя сумку у двери. Остальные вещи она побросала в отцовский кофр.

Вернулся тихий, потерявший самоуверенность Валерка.

— Пугает Лешка, — с порога заявил он. — Один раз по нему в Томске стрельнули, так он теперь от каждой тени шарахается. Не самоубийца же этот Антошенко, чтобы в открытую переть на полковника милиции.

Лидия не стала возражать, хотя Антошенко уже сжег Красину дачу и это сошло ему с рук. От отца она знала, что стрельба не такой уж редкий аргумент во время избирательных кампаний. Хотя с намерением попасть, а не попугать стреляют только в упертых. В таких, как Красин.

Не зажигая света, они сели в гостиной, проскребли себе по дырочке в бумаге, которой Лидия заклеила стекла, и стали смотреть на улицу. Негатив Ивашникова опять полез целоваться, но Лидия необидно ударила его пальцами по губам.

ТЕ ЖЕ И ПАПА

Белая, слегка просвечивающая бумага на окне вспыхнула ярко-оранжевым светом, по стеклу зазмеилась казавшаяся черной трещина, и у Лидии заложило уши, как в снижающемся самолете. По улице, отражаясь от домов, прокатился близкий гром.

— Машина взорвалась, — припав к дырочке в бумаге, сообщил Валерка. — Прямо у нас под окном, полыхает как свечка. Ну дела! Лид, если бы ты стекла не заклеила, нам бы досталось осколками по морде.

В номер ворвался Лешка с дорожной сумкой:

— Лид, я у вас побуду. А то у меня под окном рванула машина, все стекла повыбило.

Лидия с Валеркой уставились на клипмейкера; окно его номера выходило на другую сторону. Лешка смотрел на мечущиеся по бумаге сполохи пожара.

— Значит, две машины, — поправился он. — Валер, перетаскивай сюда свое барахло. Будем вместе.

За окном опять рвануло, но где-то далеко — похоже, у здания городской администрации. Журналист как подстегнутый кинулся за своими вещами.

— Свет в номере не включай! — крикнул вслед ему Лешка. А Лидии он с завистью сказал: — Удачный ролик, да? Видишь, какой зрительский резонанс! Заерзал Антошенко.

Лидия чувствовала себя маленькой беспомощной дурочкой, абсолютно ничего не понимающей в этом мире, устроенном мужиками для мужиков. В горле булькала подступающая истерика.

— Леш, ну зачем ему это нужно? Теперь все видят, что он бандит и никто не пойдет за него голосовать.

— Птаха, — сказал мелкий Лешка. Он сел к ней на диван и глядел снизу вверх. — Наоборот, все видят, кто сильнее. Если Красин за эти два дня не свернет Антошенко башку, то тихие семейные граждане поплетутся голосовать за Антошенко. И явка будет, как при Сталине, девяносто девять и девять десятых процента. Потому что народец уважает не правого, а сильного. Или, точнее, кто сильный, тот и прав.

У Лидии это не укладывалось в голове.

— Хорошо, а как он успел? Показали ролик, и через полчаса взрывы по всему городу.

— Это ты у Антошенко спроси, — пожал плечами клипмейкер. — Подогнать машину со взрывчаткой недолго, если машина была заранее готова. Значит, готовился господин Антошенко на всякий непредвиденный случай.

— Давай папу разыскивать, — спохватилась Лидия. — Ты правда его не видел на студии?

— Ну вот! Как вам, девкам, припрет, так вспоминаете папу… — Клипмейкер был едва ли старше Лидии, но относился к ней по-отечески. — Нет, Лид, я понятия не имею ни где Василий Лукич, ни где Красин. Там вообще было странно. Обычно на всю студию четыре милиционера, и то потому, что Красин усилил охрану, а так полагается двое. Но сегодня часов около семи вваливаются СОБРы — с автоматами, в масках — и начинают всех подряд укладывать на пол. Директор студии в крик, грозит губернатором. А один из этих шепнул ему что-то на ухо, и директор: «Пожалуйста, пожалуйста, работайте, не буду вас отвлекать!»

— И все? — Лидия не могла понять, какое отношение это имеет к отцу.

— И все, — развел руками Лешка. — Посадили меня в «уазик», привезли в гостиницу, проводили до дверей.

— А откуда кассета?

— У командира была.

— В маске?

— Нет, он маску потом снял.

Где-то далеко, приглушенный двойными рамами, раздался звук, будто медленно, по зубчику, разъезжалась застежка-молния. Лидия этот звук прекрасно запомнила с девяносто третьего года, когда он разносился от Белого дома на весь центр Москвы. Автоматы стреляют, не хватало еще, чтобы подогнали танки и началась канонада.

— Ну что ты сидишь? — напустилась она на Лешку. — Звони в аэропорт, звони в милицию, звони в «скорую»! Должны же где-то знать, что с папой!

Лешка пошел в спальню и сразу же вернулся.

— Не хотел тебе говорить, Лид… Я надеялся, что это у меня одного в номере… В общем, телефоны не работают, ни городской, ни внутренний.

Пришел Валерка со своими вещами и долго крутил в темноте дверной замок.

— Не запирай, вдруг папа придет, — сказала ему Лидия.

— У папы свой ключ…

Валерка обернулся, и она охнула — из носа у журналиста двумя тонкими ручьями текла кровь и на подбородке сливалась с кровью из рассеченной губы. В темноте казалось, что Валерка обзавелся маленькой бородкой.

— Господи, кто это?!

— Люди. Выхожу из номера, по коридору идут двое каких-то парней, разговаривают, вдруг один въезжает мне кроссовкой в морду, и они, не останавливаясь, с ленцой идут себе дальше. Обложили нас, Лида. Одинаковые такие парни в спортивных костюмах — в конце коридора стоят, у лифта стоят.

— Четвертый этаж, — сказал клипмейкер, глядя на улицу. — Связать простыню и пододеяльник — метра три с половиной, покрывало еще два метра. Занавесочки человека не выдержат — тюль.

— Еще как выдержат, — сказала Лидия. — Ты, что ли, ни разу не тянул с женой постиранные занавески?

— Ну, тогда все в порядке. — Лешка решительно взялся за угол дивана и отодвинул его от стены. — Несем к двери, — скомандовал он журналисту.

До Лидии начал доходить смысл происходящего.

— Эй, вы что, артековцы? Вы кого собрались на занавесках спускать?

— Тебя, — ворочая диван, сказал Валерка, — и себя, если успеем. Забаррикадируем дверь, и как они полезут — мы в окно.

Лидия спасла уже было задвинутую диваном сумку с деньгами и компьютерами и больше не вмешивалась в мужские дела.

Сидеть в забаррикадированном номере было жутко. Взрывы грохали еще дважды, по улице проносились милицейские машины с мигалками, и Валерка, открыв окно, пытался им кричать. На второй попытке из соседнего окна вылетела пущенная вслепую бутылка и разбилась о стену. Валерке приказали заткнуться, пока жив. Он как ошпаренный отшатнулся в комнату и стал закрывать рамы.