Молодой человек с отцом (потому что отец это был) за столом сидели и пиво пили; мы с Гонзалем за соседним уселись и Гонзаль все меня подталкивал, чтоб я с ними познакомился: «Иди к ним, за здоровье выпей как с Земляками, а я тоже за здоровье выпью, так мы в компании и попьем!»
Но зал большой, огней множество, люди смотрят, мне опять как-то не по себе сделалось, и я говорю: «Так нельзя, слишком уж нахально»… а сам все какой-нибудь повод ищу, чтобы уйти, потому что Стыдно мне с человеком таким за одним столом сидеть. Он на меня нажимает. Я — отказываюсь. Вино попиваем, музыка поигрывает и пары кружатся. Гонзаль тогда опять, чтобы я к ним пошел, и все в упоении на избранника своего поглядывает, на глаза ему хочет попасться да понравиться. Глазки щурит, рукой-Рученькой движет, хихикает да на стуле подпрыгивает… и официанту — раз, тычком в бок — вина, мол, еще; шарики из хлеба катает и пуляет ими, громким смехом сопровождая эти свои Шуточки! А мне все стыднее, потому что и люди уж смотрят; говорю, стало быть, ему, что нужду справить надо и что в уборную пойду, а сам только и думаю, как бы от него удрать. Иду я в уборную, иду… А тут кто-то меня в толпе за руку хвать, кто? — Пыцкаль! За Пыцкалем Барон, а рядом Чюмкала! Вот уж удивился я. Они-то откуда здесь? Я смотрю, не бузу ли какую затевают, ведь, может, они сюда ко мне за этим как раз прилетели; и за этот стыд, что из-за меня на Приеме натерпелись, теперь сделать мне кой-чего хотят… Да куда там!
— А, пан Витольд дорогой-Уважаемый! Какая встреча! Так пойдемте ж, Выпьем! По маленькой! По маленькой! Пойдемте ж, я угощаю! Нет, нет, я угощаю! Нет, нет, я угощаю!
Тут Пыцкаль как рявкнет: «Ты что ль, дурень, угощаешь?! Видали гуся! Я угощаю». Но Барон под руку меня берет, в сторонку отводит, да сильно так ворчит, точно жук какой жужжит: «Не слушайте вы их, уже от хамства такого уши пухнут, лучше мы с вами вместе чего-нибудь выпьем, прошу Вас, пожалуйста!» Пыцкаль опять меня за рукав ухватил и оттаскивает, а сам на ухо говорит: «Чего он тебе сдался, этот французский Песик-Мопсик, тольку нуду разводит глупой спесью своей кретинской, пойдем-ка со мной, уж мы выпьем, так выпьем, безо всяких церемоний!»
Я тогда говорю: «Ради Бога, ради Бога, большей чести для меня и быть не может, как только с Господами-друзьями моими выпить, но только в компании».
Как только я им это сказал, они давай друг друга локтями подталкивать да глаза щурить да головами кивать: «В компании, в компании! Конечно же в компании! А ведь ты никак с Гонзалем, черт тебя дери! С Гонзалем подружился, с Гонзалем водишься, ядрена корень! Ведь человек этот миллионами ворочает! А ты оказывается не такой уж глупой, как люди сказывают. Ну, пошли, по маленькой, по маленькой! Выпьем! Я угощаю! Нет, нет, я угощаю!»
И все сердечней, задушевней напирают, а что пока еще локтем меня подталкивать не отваживаются, так друг друга в бока тычками, что-то друг другу показывая, и вот уж один другому: пойдем, выпьем! Я смотрю, что они вроде как бы друг с другом, но вроде бы и ко мне… и ну давай обниматься да целоваться друг с другом (потому как со мною не отваживались) и «Пойдем, Пойдем, я угощаю, нет, нет, я угощаю!» Пыцкаль кошельком трясет, то же и Барон своим, Чюмкала деньги из бумаги разворачивает; друг другу деньги показывают, друг другу под нос их суют. Крикнул тогда Пыцкаль: «Ишь ты, он угощать еще меня будет, я тебя угощаю, да я, если захочу, может тебе 100 песов дам!» Барон тогда: «А я тебе — 200!» А Чюмкала: «А у меня тут 300 есть и еще 15 мелкими!»
Вижу, что хоть они друг друга так угощают, друг друга приглашают и друг другу деньги показывают, а только вроде как бы меня это они угощают и мне деньги показывают… разве что не осмеливаются… но уж, видно, меня в связи какой с архибогатым Путо подозревают… и по этому поводу златые горы дать мне готовы, сами уж и не знают, чем услужить, какими словами просить! В ответ на столь тяжкое оскорбление и, со стыда сгорая, что они меня, видать, за любовника его приняли, я едва по морде кого-нибудь из них не съездил, но лишь крикнул, чтоб мне не морочили голову, потому что некогда мне!.. и быстро удалился, в уборную вхожу, а они за мной. Там уже один человек был, в раковку-писсуар облегчался. Я к писсуару — они к писсуару. А когда тот человек, что облегчался, вышел, они гурьбой ко мне и кричит Барон Пыцкалю: «на вот 500 Песов», а Чюмкала Барону: «на вот 600», а Пыцкаль Чюмкале: «во 700, на 700, бери, коль дают!» Деньги достают и ими себе мне перед носом трясут да друг в дружку тычат! Чисто безумцы!
Понял я тогда, что хоть они деньги эти друг дружке дают, но мне бы их с большой охотой дали, чтобы так себе расположение мое купить… разве что, неловко им было мне прямо давать, не осмеливались они со мной. Вот я и говорю им: «Не горячитесь, господа, тихо, тихо». Но они только и искали как мне эти деньги всучить, Барон за голову схватился: «Что ж за карман за такой дырявый у меня, тебе вот лучше Деньги свои дам, а то неровен час потеряю!»… и давай мне Деньги пихать, а те — свои мне пихают: «Возьми ж и мои, и мои, вона — и мой карман тоже дырявый». Я говорю: «Побойтесь Бога, господа, зачем вы мне даете?»… но в тот момент кто-то вошел по нужде, они, значит, — к писсуару, штаны расстегивают, посвистывают как ни в чем не бывало, что, дескать, и они облегчаются… Но как только тот, что по нужде был, вышел, они опять ко мне, но теперь немного осмелели, Деньги мне пихают и «бери, бери» говорят. Я ж говорю: «Во имя Отца и Сына, господа, зачем вы мне это даете, зачем мне деньги ваши?» Однако в этот момент кто-то вошел, по нужде, они — к писсуару, посвистывают… но как только мы одни остались, они опять подлетают, и кричит Пыцкаль: «Бери, бери, коль дают, да бери ж, бери, ведь у него 300, а то и 400 Миллионов!» — «Не бери у Пыцкаля, у меня лучше возьми, — воскликнул Барон и забубнил, зажужжал, как оса, — у меня возьми, да Бога побойся, ведь у него, небось, 400 а может и 500 Миллионов!»
Чюмкала же все охал, хныкал, вздыхал: «Покорнейше прошу, а может и 600 Миллионов, милостивого Пана Вельможного взять и мой грошик!» И как стали они, раскрасневшиеся-распалившиеся, так на меня лезть и Деньгами этими помахивать, в меня ими тыкать да пихать, один с другим да с третьим, один через другого-третьего, и так Вместе Друг с другом на меня, то не хотелось мне больше препятствий им чинить и я позволил, чтоб они мне Деньги эти дали. И тотчас же все к писсуару, потому что как раз кто-то входил, а я с деньгами этими к дверям из уборной в зал выскочил, а там музыка играет, пары кружатся. Встал я с деньгами и вижу, что Гонзаль мой за столиком все чудит и чудит и чудит…
То Ручкой махнет, а то глазом стрельнет, то катыш хлебный подбросит, то стопочкой звякнет, то пальчиком дробно застучит, и так среди всех своих выкрутасов словно Индюк какой среди Воробышков… и смехом громким выкрутасы свои сопровождает! Ну, те, что поближе сидели, точно подумали, что не в себе человек; но я-то знал, какое вино ему в голову ударило и перед кем он так изгаляется. И хоть я хотел все это бросить, смываться, домой возвращаться, вид сей меня как громом поразил (вон как ноги вверх задирает), потому что он вроде как друг мой (вон как платочком машет), товарищ (в ладоши хлопает, ногами топает), с которым я ходил (а он все пальцами перебирает), стало быть, не могу я допустить того, чтобы он мне на людях такие номера откалывал (трубку бумажную свернул, трубит в нее). Тогда я обратно, к столику направился.
Меня завидев, он весело так махать да кивать мне начал. И только я подошел, он говорит: «Эй, ха, садись, садись, гуляем! Эй, ха, эй, ха,
И хлебным катышем в нос мне пуляет, и в бумажку трубит, а сам тихонько говорит: «Где ты был, предатель, что делал, жалкая доля моя!» И тут же стопкой вина со мною чокается, бумажки разбрасывает и мне вино в стопку наливает. Выпьем! Выпьем!