В поэме также отразились события и впечатления, которые переживались автором до того, как он стал членом клуба, в другом окружении, с другими людьми (дело петрашевцев, арест Полевого, споры вокруг строительства Петербургско-Московской железной дороги и др.).

При всей насыщенности замысла клубными впечатлениями первоначальное заглавие «Клуб», как и заглавия других частей цикла, условно. Нарочито создавая видимость фельетонности, Некрасов выдвигал в заглавие частей цикла темы, охотно эксплуатировавшиеся фельетонистами (погода, театр, клубные темы). В действительности, как в «О погоде» и «Балете» он далек от фельетонной болтовни о петербургском климате или о «ножке Терпсихоры», так и в последней части цикла его менее всего занимают сугубо клубные темы. Клуб, театр интересуют его лишь как собрания лиц определенного круга: изображение их давало возможность продолжить обозрение, начатое еще в «Балете». Поэтому в процессе работы даже те немногие элементы «физиологической» характеристики клуба, которые намечались первоначально, снимаются, сокращаются или оттесняются на второй план. Обозрение Английского клуба «по покоям» оказывается чисто внешним, условным приемом связи материала. От намечавшегося первоначально развернутого описания основных типов карточных игроков в «физиологическом» духе (см.: Другие редакции и варианты, с. 318) автор отказывается и, подчеркнув в конце третьей главки окончательного текста, что цель его — «общий очерк», вообще оставляет в стороне клуб, обращаясь ко всей стране к «благодатному времени надежд», к эпохе реформ и ее последствиям.

Произведение с самого начала (еще на стадии сатиры «Клуб») было задумано как широкое сатирическое обличение верхов общества («Сливки русского общества тут» — см.: Другие редакции и варианты, с. 309). Эта четкая формула, может быть, потому и не попала в окончательный текст, что в ней слишком прямо и откровенно определялась направленность поэмы.

Но Некрасов не ограничивается обличительными задачами. Сквозная тема, идейно-композиционный центр поэмы — проблема, важнее и значительнее которой трудно что-либо себе представить, проблема смысла человеческой жизни и назначения человека (обращение к юноше-миллионеру Сереже, притчи о бессмысленном и вредном труде, который хуже праздности; ср. «Газетную», в центре которой две аналогичные притчи, — о помещике-крепостнике и рьяном цензоре). Речь, следовательно, идет о проблеме, которая в сознании автора складывалась как центральная проблема всего цикла клубных сатир. Высокое представление о назначении человека и смысле человеческого существования лежит в основе осуждения тех, чья жизнь отдана служению силам зла, стяжательству, чревоугодию, вину, картам (подробнее в кн.: Гин, с. 185–193).

Политическая острота и актуальность поэмы обусловливали особую осторожность, осмотрительность автора, вынужденного считаться с цензурой. Выбор в качестве объекта и места действия Английского клуба преследовал цель создать противоцензурную дымовую завесу, внушить впечатление, что сатира имеет в виду не верхи Российской империи, а всего лишь один из петербургских клубов. Для этого и были введены образ клубиста-рассказчика, детали клубного быта, подзаголовок в «Отечественных записках» («Записки клубиста»), оттесненный, впрочем, в оглавление, а в последующих изданиях вообще снятый. С явной оглядкой на цензуру избирается заглавие поэмы, подчеркивающее ее временную удаленность от современности (в соответствии с этим в отрывке «Клуб», использованном в поэме, действие переводится из настоящего времени в прошедшее), на это автор обращает особое внимание и в «Послесловии». В действительности же вся поэма ориентирована именно на современность, сегодняшний день: все, что волнует в ней автора, было актуально и в 1870-е гг.

В процессе подготовки поэмы к печати автор, руководствуясь соображениями цензурного порядка, произвел ряд изъятий и замен в тексте. Пришлось снять такие острые и важные тексты, как ст. 5-12 (о характерных чертах клуба), ранее по тем же причинам изъятые из текста «Балета», ст. 73–84 (о деле Петрашевского) и ст. 758–763 (обещание коснуться «столичных пожаров», «волнений в среде молодой и потерь, понесенных прогрессом»). При этом ст. 5-12 были сняты в «Отечественных записках» и восстановлены в последующих прижизненных изданиях; ст. 73–84 сняты еще в рукописи и восстановлены лишь в советских изданиях, во всех прижизненных изданиях и в Ст 1879 они заменялись строкой точек; ст. 758–763 также сняты в рукописи, в корректуре же, где эта купюра заменена маловыразительным стихом «Характерных вещей не забудем», Некрасов попытался восстановить подлинный текст, но в «Отечественных записках» опубликован все-таки этот отвергнутый в корректуре вариант, подлинный текст удалось восстановить лишь в последующих прижизненных изданиях.

В рукописи суждено было остаться и четверостишию, начинающемуся стихом «Знал я мужа, энергией чудной…» (см.: Другие редакции и варианты, с. 313); по убедительному мнению С. А. Червяковского, оно намекает на кровавую деятельность М. Н. Муравьева Вешателя (см.: Учен. зап. Горьковск. гос. пед. ин-та, 1950, т. XIX, тр. фак-та яз. и лит-ры, с. 80) и представляет собой начало одной из «притч» о труде, по-видимому более острой, чем все притчи, включенные в окончательный текст. Однако едва начав набрасывать эту притчу, автор убеждается в ее явной нецензурности и зачеркивает весь текст. Та же участь постигла и стихи о юноше миллионере Сереже: «Сын отца, больше четверти века Наполнявшего ужасом Русь…» (см.: Другие редакции и варианты, с. 312), по предположению М. Я. Блинчевской (ПССт 1967, т. II, с. 657) имеющие в виду графа А. Ф. Орлова, шефа жандармов и начальника III Отделения в 1844–1856 гг., и его сына Н. А. Орлова. Снято было и упоминание о том же А. Ф. Орлове в ст. 57 («Князь Орлов прочитал мне бумагу»); во всех прижизненных изданиях печаталось: «Генерал прочитал мне бумагу».

Очевидно, Некрасов показывал рукопись кому-то из чиновников цензурного ведомства, скорее всего Ф. М. Толстому. В ряде мест — следы красного карандаша, в частности отмечены строки о «героях», стрелявших «в своих мужиков» (см.: Другие редакции и варианты, с. 311, вариант «после 120»). Предложив несколько смягченных вариантов, автор в конце концов вынужден был вовсе снять эти стихи. В ст. 164 («И оплачет Сенат от души») было зачеркнуто слово «Сенат», затем красным карандашом снята и предложенная автором замена «Катков», в результате возник третий вариант: «И оплачет печать от души» (там же, с. 311; в окончательном тексте: «И оплачет москвич от души»).

Не исключена возможность, что по цензурным соображениям не попали в окончательный текст и некоторые другие стихи, например четверостишие «Впрочем, будем к нему справедливы» (см.: Другие редакции и варианты, с. 316 и 322). Может быть, те же соображения продиктовали замену ст. 763 (вместо «Что прогресс повернула вверх днем» — «Что всю Русь повернула вверх дном»).

Поэма в «Отечественных записках» была опубликована, таким образом, в искаженном виде, причем далеко не все искажения удалось устранить в последующих прижизненных изданиях. Однако это не спасло ее от цензурных преследований, несмотря даже на то, что Некрасов, предвидя бурю, очевидно, соответствующим образом проинструктировал своих агентов в Совете Главного управления по делам печати (Ф. М. Толстого и В. М. Лазаревского). Во всяком случае, выступая на заседании Совета 19 октября 1871 г., они всячески стремились локализовать содержание «Недавнего времени», связывая это произведение только с Английским клубом. Первый, открывая обсуждение, заявил, что «здесь прямо указывается на один из клубов», а второй, выступая в конце, еще раз подчеркнул, что это «не более как характеристика Английского клуба» (Папковский В., Макашин С. Некрасов и литературная политика самодержавия. — ЛН, т. 49–50, с. 507, 508 и 510; см. также: Теплинский М. В. «Отечественные записки» (1868–1884). Южно-Сахалинск, 1966, с. 47–49). Но от чиновников цензурного ведомства не укрылся подлинный смысл поэмы, большинство членов Совета заняло непримиримо враждебную в отношении нее позицию. Председатель Совета Р. М. Шидловский писал: «…клуб здесь только маска, под прикрытием которой поэту удобнее порицать порядки недавнего прошлого, к нам очень близкого; в этом стихотворении автор не только глумится над прошлым царствованием, но и проводит тяжкую для нас мысль, что и настоящее царствование не оправдало тех общих ожиданий, которые оно вызвало в своем начале» (ЛН, т. 49–50, с. 510); см. также отзыв цензора Н. Е. Лебедева (Гаркави 1966, с. 223). Ф. М. Толстому, наблюдавшему за «Отечественными записками», после этой истории пришлось подать в отставку.