– Как она нынче утром визжала, пасторская-то дочка! – напомнил третий.

– А толстяк пастор! – подхватил четвертый. – Что смеху-то с ним было! Из-за своей толщины никак не мог в воду погрузиться.

– Стало быть, вы нынче утром хорошо поработали? – спросила Маргарита; она только что вернулась с бутылками из погреба.

– Еще как! – отвечал Буа-Дофен. – Побросали в огонь и в воду больше десяти человек – мужчин, женщин, малых ребят. Да вот горе, Марго: у них гроша за душой не оказалось. Только у одной женщины кое-какая рухлядишка нашлась, а так вся эта дичь четырех собачьих подков не стоила. Да, отец мой, – обращаясь к молодому монаху, продолжал он, – мы нынче утром убивали ваших врагов – еретическую нечисть и заслужили отпущение грехов.

Монах бросил на него беглый взгляд и снова принялся за чтение. Однако было заметно, что молитвенник дрожит в его левой руке, а правую он с видом человека, сдерживающего волнение, сжимал в кулак.

– Кстати об отпущениях, – обратившись к своим товарищам, сказал Буа-Дофен. – Знаете что: я бы не прочь был получить отпущение для того, чтобы поесть нынче скоромного. Я видел в курятнике у тетушки Марго таких цыплят – пальчики оближешь!

– Ну так давайте их съедим, черт побери! – вскричал один из злодеев. – Не погубим же мы из-за этого душу. Сходим завтра на исповедь, только и всего.

– Ребята! – заговорил другой. – Знаете, что мне на ум пришло? Попросим у этих жирных клобучников разрешения поесть скоромного.

– У них кишка тонка давать такие разрешения!

– А, мать честная! – вскричал Буа-Дофен. – Я знаю средство получше, – сейчас вам скажу на ухо.

Четверо негодяев придвинулись друг к другу вплотную, и Буа-Дофен шепотом принялся излагать им свой план, каковой был встречен взрывами хохота. Только у одного разбойника шевельнулась совесть.

– Недоброе ты затеял, Буа-Дофен, – накличешь ты на нас беду. Я не согласен.

– Молчи, Гильемен! Подумаешь, большой грех – дать кому-нибудь понюхать лезвие кинжала!

– Только не духовной особе!..

Говорили они вполголоса, и монахи делали заметные усилия, чтобы по отдельным долетавшим до них словам разгадать их замысел.

– Какая же разница? – громко возразил Буа-Дофен. – Да и потом, ведь это же он совершит грех, а не я.

– Верно, верно! Буа-Дофен прав! – вскричали двое.

Буа-Дофен встал и, нимало не медля, вышел из комнаты. Минуту спустя закудахтали куры, и вскоре разбойник появился снова, держа в каждой руке по зарезанной курице.

– Ах, проклятый! – закричала тетушка Маргарита. – Курочек моих зарезал, да еще в пятницу! Что ты с ними будешь делать, разбойник?

– Потише, тетушка Маргарита, вы меня совсем оглушили. Вам известно, что со мной шутки плохи. Готовьте вертела, все остальное я беру на себя.

Тут он подошел к эльзасскому монаху.

– Эй, отец! – сказал он. – Видите этих двух птиц? Ну так вот, сделайте милость – окрестите их.

Монах от изумления подался назад, другой монах закрыл молитвенник, а тетушка Маргарита разразилась бранью.

– Окрестить? – переспросил монах.

– Да, отец. Я буду крестным отцом, а вот эта самая Марго – крестной матерью. Имена своим крестницам я хочу дать такие: вот эта будет Форель, а эта – Макрель. Имена красивые.

– Окрестить кур? – вскричал монах и залился хохотом.

– А чтоб вас, отец! Ну да, окрестить! Скорей за дело!

– Ах ты, срамник! – возопила Маргарита. – Ты думаешь, я тебе позволю такие штуки вытворять у меня в доме? Крестить птиц! Да ты что, на жидовский шабаш явился?

– Уберите от меня эту горластую, – сказал своим товарищам Буа-Дофен. – А вы, отец, сумеете прочитать имя оружейника, который сделал мой клинок?

Он поднес кинжал к самому носу старого монаха.

Тут молодой монах вскочил, но, должно быть, благоразумно решив набраться терпения, сейчас же сел на место.

– Как я буду, сын мой, крестить живность?

– Да это проще простого, черт побери! Так же точно, как вы крестите нас, рождающихся от женщин. Покропите им слегка головки и скажите: "Нарекаю тебя Форелией, а тебя Макрелией". Только скажите это на своем тарабарском языке. Итак, милейший, принесите стакан воды, а вы – шляпы долой, чтобы все было честь честью. Ну, господи благослови!

Ко всеобщему изумлению, старый францисканец сходил за водой, покропил курам головы и невнятной скороговоркой прочитал что-то вроде молитвы. Кончалась она словами: "Нарекаю тебя Форелией, а тебя Макрелией". Потом сел на свое место и, как ни в чем не бывало, преспокойно начал перебирать четки.

Тетушка Маргарита онемела от удивления. Буа-Дофен ликовал.

– Слышь, Марго, – сказал он и бросил ей кур, – приготовь нам форель и макрель – это будет превкусное постное блюдо.

Маргарита, несмотря на крестины, продолжала стоять на том, что это пища не христианская. Только после того как разбойники пригрозили ей короткой расправой, осмелилась она посадить на вертел новонареченных рыб.

А Буа-Дофен и его товарищи бражничали, пили за здоровье друг друга, драли глотку.

– Эй, вы! – заорал Буа-Дофен и, требуя тишины, грохнул кулаком по столу. – Предлагаю выпить за здоровье его святейшества папы и за гибель всех гугенотов. Клобучники и тетка Марго должны выпить с нами.

Три его товарища шумно выразили одобрение.

Буа-Дофен, слегка пошатываясь, встал, – он был уже сильно на взводе, – и налил стакан вина молодому монаху.

– Ну-с, ваше преподобие, – сказал он, – за нашего здоровейшего святца… Ох, я оговорился!.. За здоровье нашего святейшего отца и за гибель…

– Я после трапезы не пью, – холодно заметил молодой монах.

– Нет, вы, прах вас побери, выпьете, а не то будь я неладен, если вы не дадите отчета, почему вы не желаете пить!

Сказавши это, он поставил бутылку на стол и поднес стакан ко рту молодого монаха, а тот, сохраняя совершенное наружное спокойствие, снова склонился над молитвенником. На книгу пролилось вино. Тогда монах вскочил, схватил стакан, но, вместе тог чтобы выпить, выплеснул его содержимое в лице Буа-Дофену. Все покатились со смеху. Монах, прислонившись к стене и скрестив руки, не сводил глаз с негодяя.

– Знаете что, милый мой монашек: шутка ваша мне не нравится. Если б вы не были клобучником, я бы вас, вот как бог свят, научил соблюдать приличия.

С этими словами Буа-Дофен протянул руку к лицу молодого человека и кончиками пальцев дотронулся до его усов.

Монах побагровел. Одной рукой он взял обнаглевшего разбойника за шиворот, а другой схватил бутылку и с такой яростью трахнул ею Буа-Дофена по голове, что тот, обливаясь смешавшейся с вином кровью, замертво повалился на пол.

– Молодчина, приятель! – одобрил старый монах. – Для долгополого это здорово!

– Буа-Дофен убит! – вскричали все три разбойника, видя, что их товарищ не шевелится. – Ах ты, мерзавец! Ну, мы тебе сейчас покажем!

Они вынули из ножен шпаги, однако молодой монах, выказав необычайное проворство, засучил длинные рукава сутаны, схватил шпагу Буа-Дофена и с самым решительным видом изготовился к битве. Тем временем его собрат вытащил из-под своей сутаны кинжал, клинок которого был не менее восемнадцати дюймов длиною, и, приняв столь же воинственный вид, стал рядом с ним.

– Ах вы, сволочь этакая! – гаркнул он. – Вот мы вас сейчас научим, как надо себя вести, как нужно драться!

Раз, раз – и все три негодяя, кто – раненый, кто – обезоруженный, попрыгали в окно.

– Иисусе, Мария! – воскликнула тетушка Маргарита. – Какие же вы храбрые воины, отцы мои! Вы поддерживаете честь своего ордена. Но только вот что: в моем заведении мертвое тело, теперь обо мне дурная слава пойдет.

– Да, умер он, как бы не так! – возразил старый монах. – Глядите: копошится. Ну, я его сейчас пособорую.

С этими словами он подошел к раненому, схватил его за волосы и, приставив ему к горлу свой острый кинжал, совсем было собрался отхватить ему голову, но тетушка Маргарита и молодой монах его удержали.