Около одиннадцати я вышел в гостиную. У многих были подпухшие глаза и помятые физиономии; я узнал, что из-за стола разошлись действительно поздно. Ни граф, ни молодая графиня еще не появлялись. К половине двенадцатого, после разных шуточек, начали перешептываться, сначала тихо, потом громче. Доктор Фребер решился наконец послать графского камердинера постучать в дверь его господина. Через четверть часа слуга вернулся и не без волнения сообщил доктору Фреберу, что он стучал раз десять, но не мог добиться ответа. Г-жа Довгелло, я и доктор стали совещаться, как поступить. Беспокойство лакея передалось и мне. Втроем мы направились к комнате графа. У дверей ее мы застали перепуганную горничную молодой графини, уверявшую, что случилась какая-нибудь беда, так как окно ее госпожи отворено настежь. Я с ужасом вспомнил о тяжелом теле, упавшем перед моим окном. Мы принялись громко стучать. Никакого ответа. Наконец лакей принес лом, и мы взломали дверь… Нет, не хватит духу описать зрелище, которое нам предстало! Молодая графиня лежала мертвая на своей постели; ее лицо было растерзано, а открытая грудь залита кровью. Граф исчез, и с тех пор никто больше его не видел.

Доктор осмотрел ужасную рану молодой женщины.

— Эта рана нанесена не лезвием! — вскричал он. — Это — укус!

Профессор закрыл тетрадь и задумчиво стал смотреть в огонь.

— И это все? — спросила Аделаида.

— Все! — отвечал мрачно профессор.

— Но, — продолжала она, — почему вы назвали эту повесть «Локис»? Ни одно из действующих лиц не носит этого имени.

— Это не имя человека, — сказал профессор. — А ну-ка, Теодор, понятно вам, что значит локис?

— Ничуть.

— Если бы вы постигли законы перехода санскрита в литовский язык, вы бы признали в слове локис санскритское arkcha или rikscha. В Литве локисом называется зверь, которого греки именовали arktos, римляне — ursus, а немцы — Bär. Теперь вы поймете и мой эпиграф:

Известно, что в «Романе о Лисе» медведь называется Damp Brun. Славяне зовут его Михаилом, по-литовски Мишка, и это прозвище почти вытеснило родовое его имя локис. Подобным же образом французы забыли свое неолатинское слово goupil или gorpil, заменив его именем renard [634]. Я мог бы привести вам много других примеров…

Но тут Аделаида заметила, что уже поздно, и мы разошлись.

Первое — и единственное — научное издание Собрания сочинений Проспера Мериме выходило во Франции в конце 20-х и первой половине 30-х годов нашего века. Осуществлявшееся под общей редакцией Пьера Траара и Эдуарда Шампиона и при участии многих видных французских текстологов и историков литературы (Пьера Жоссерана, Огюста Дюттуи, Мориса Левайана и др.), издание это не было завершено. Тем не менее в вышедших томах были напечатаны почти все художественные произведения писателя, а также ряд циклов его статей («Исторические и литературные портреты», «Англо-американские этюды», «Этюды по русской литературе») и важные материалы его переписки. Каждый том этого Собрания сочинений снабжен обстоятельной вступительной статьей (иногда несколькими), обширными текстологическими и историко-литературными комментариями.

Проза Мериме переиздавалась после этого еще несколько раз; отметим издания, вышедшие под редакцией Жильбера Сиго (1957) и Мориса Партюрье (1967).

На русском языке первые сборники прозы Мериме появились сравнительно поздно — в 1914 и 1919 годах. Большие однотомники писателя выходили в 1930 и 1937 годах, двухтомник избранных произведений — в 1956 году. Первое Собрание сочинений Мериме на русском языке — в семи небольших томиках — вышло в 1927—1929 годах (под редакцией А. А. Смирнова, М. А. Кузмина, М. Л. Лозинского), но оно не включило даже всех прозаических сочинений писателя. Более полное Собрание сочинений Мериме (в трех томах) было напечатано в 1933—1934 годах (предполагавшийся четвертый том не был выпущен, поэтому в издание вошли не все художественные произведения писателя). Наиболее полное Собрание сочинений Мериме на русском языке вышло в шести томах в 1963 году приложением к журналу «Огонек», но массовый, популярный характер издания не позволил включить в него всего художественного наследия Мериме.

Работа над этим произведением приходится в основном па вторую половину 1828 года. 16 декабря Мериме сообщал своему другу Альберу Стапферу: «Я работаю очень много,— много не только для такого ленивца, как я, но даже для настоящего писателя... Я пишу дрянной роман, который мне надоел, но я хочу закончить его, так как у меня много других планов. Если бог мне поможет, я немало изведу бумаги в 1829 году». В январском номере журнала «Ревю франсез» за 1829 год появляется глава XVII романа («Аудиенция»), а в феврале парижские газеты сообщают, что роман закончен, в начале марта книга выходит из печати (в издательстве Александра Менье). В первом издании роман имел следующее название: «1572. Хроника времен Карла IX». Книга была написана очень быстро; такая поспешность не вполне удовлетворила писателя, и он тщательно правил текст романа при его последующих переизданиях (1832, 1842, 1847, 1853). Помимо большой стилистической правки, Мериме несколько изменил название книги — сначала он заменил слово «времен» на «царствования», затем убрал также дату «1572»; кроме того, он снял открывавший роман эпиграф из Рабле, поясняющий его основную мысль об историчности морально-нравственных норм и представлений: «То, что сарацины и варвары называли подвигом, мы теперь называем разбоем и злодейством».

Интерес к французскому XVI столетию, к одному из его кульминационных моментов — Религиозным войнам вообще и резне Варфоломеевской ночи в частности,— был весьма характерен для французской историографии и литературы романтического периода. Однако Мериме, любивший в истории «только анекдоты», содержащие «подлинную картину нравов и характеров данной эпохи», в период работы над романом опирался не на труды и публикации ученых, а на подлинные свидетельства современников и участников событий. Основными источниками романа Мериме были книги поэта-гугенота Теодора Агриппы д’Обинье, обширнейшие жизнеописания и мемуары Брантома, записки военачальников Блеза де Монлюка и Франсуа Лану, дневники парижского горожанина Пьера де л’Этуаля.

В многочисленных рецензиях, появившихся вскоре же после выхода романа в свет, особо отмечалась свобода Мериме от преувеличений и односторонности романтической школы. «У него не найдешь,— писал, например, А. Патен в «Ревю энсиклопедик»,— ни однобокого персонажа, ни персонажей гротескного или загадочного, этого основного трио всякого романтического произведения». Критика подчеркивала лаконизм языка, мастерство в изображении характеров. Особенно удался Мериме, по мнению критики, образ Дианы де Тюржи. «Портрет Дианы и особенно ее глаза, по моему мнению, написаны с натуры»,— писал Гюстав Планш в «Ревю де дё монд». Хотя некоторые критики отмечали известную непродуманность композиции и незавершенность романа, их основной упрек был адресован скорее не Мериме-романисту, а Мериме-историку. Спор разгорелся вокруг интерпретации писателем событий Варфоломеевской ночи. Критики, прежде всего Ш. Маньон в «Глоб», упрекали автора в противоречии между историко-философским предисловием и самим романом и оспаривали его точку зрения на Варфоломеевскую ночь как на трагедию, разыгравшуюся во многом случайно.

Литературные друзья и единомышленники Мериме встретили его книгу благожелательно. Сент-Бёв писал своему школьному товарищу Жюлю Лудьеру: «Mepmie, автор Клары Газуль и мой большой друг, выпустил прекрасную книгу, полу-роман, полу-хронику о дворе Карла IX в 1572 году», а Стендаль сообщал Сеттону Шарпу: «Мериме только что выпустил «1572 год», очень умную книгу, в духе Вольтера».