Их права — права граждан государства, которое за пять лет, с 1958-го по 1963-й, удвоило свой доход; в котором инвестиции каждый год растут на 15 %; в котором показатель промышленного производства, если принять, что в 58 году он был равен 100, вырос до 170 в 63-ем, цифра тем более баснословная, если ты сравнишь ее с показателями других стран Общего рынка: 139 — в Голландии, 136 — в Германии, 129 — во Франции; в котором число водительских удостоверений увеличилось с 350 000 до 1 250 000, количество мяса, потребляемого на душу населения, с 15 до 31 кг, число телевизионных подписчиков — с 360 000 до 4 000 000, число прогулочных яхт — с 2 000 до 60 000; в котором население больших северных городов, Милана и Турина, приблизилось к миллиону; в котором повсюду строятся небоскребы, заводы, пищевые фабрики; пейзаж которого теперь все больше украшают бензоколонки по мере того, как с него исчезают повозки с ослами; в котором более миллиона людей перестали заниматься сельским хозяйством; в котором безработица и эмиграция заграницу достигли самого низкого уровня за всю историю Италии; в котором главной статьей экспорта стали уже не сицилийские апельсины, которые женщины заворачивают в обертки, и не шелковые галстуки, сшитые вручную, а серийные холодильники и продукты нефтехимического синтеза.
Неслыханные чудеса, фантастические успехи, всенародная эйфория, ликование, охватившее всех и вся. Нас не волнует, как жестоко и неумолимо уродуются города, охваченные самой гнусной спекуляцией с недвижимостью, не волнует хаотичный и стремительный отток сотен тысяч людей с Юга в северные метрополии, резкая и катастрофическая урбанизация крестьян, внезапное опустение деревни, вопиющее отставание социальных служб по отношению к демографическому взрыву, плачевное состояние больниц, недостаток школ, нехватка учителей, безобразное функционирование почты, железных дорог и судоходного транспорта. Энтузиазм на подъеме, цыц сомневающимся, всем сломя голову работать, всем — производить и потреблять, всем — праздновать чудо Италии, развивающейся быстрее чем Америка в свой золотой век.
И символ этого оглушительного успеха — инаугурация в конце весны 1960-го (немногим позже Олимпийских игр, но — заметь какое совпадение — в то же время, что и происшествия на виа Панико и в Анцио), помпезное открытие Автотрассы — Дороги Солнца. Шедевр, который осязаемой метафорой соединил мечты прошлого и амбиции настоящего. Он — доказательство таланта современных инженеров, столь же легко преодолевающих горы и овраги, как и их прославленные предшественники античных времен, необходимая нации небольшая риторическая сатисфакция; он связывает Милан, деловую столицу, и Рим, правительственный центр; он позволяет «Фиату» сбыть 350 ООО произведенных за год автомобилей; он объявляется мощным механизмом в борьбе с провинциализмом и местничеством; он — прелюдия, наряду с телевидением, грандиозного и полного сплочения народа, географического и лингвистического, социального и общечеловеческого. Словом, волшебное воплощение в пятистах семидесяти трех километрах бетона тех грез и надежд, что были поруганы и утрачены за предыдущие сто лет.
Горе тому, кто сфальшивит в этом хоре осанны. У врат Таренте в Пулии «Италсайдер» воздвигает гигантский металлургический комплекс: сорок километров автодорог и тридцать пять железнодорожных линий. Каждый день здесь маневрирует тысяча триста грузовиков, в год производится триста миллионов тонн труб и листового железа. Какой-то трудяга, сравнив эти цифры с двадцатью тысячами оливковых деревьев, которые ради строительства завода вырубили в самой прекрасной долине мира, прерывает инаугурационную речь воплями и проклятиями. Ему пытаются заткнуть рот, он сопротивляется. Два члена службы безопасности связывают его, грузят в джип и отвозят в психушку. Заключение медэкспертов: приступ бреда, ассоциативное расстройство. Вердикт: два года принудительного лечения в приюте для умалишенных.
Поведение мое, хотя бы и лишенное эффектных жестов, представлялось от этого не менее бунтарским. Всем, что я пишу, всем, что я делаю, всем, чем я есть и являюсь, я нарушаю новый неписаный закон, рожденный религией прогресса. Мои слова о том, что Рождество — это праздник Христа, бедных и отверженных — мимо ушей, в том году только в Милане на подарки, городскую иллюминацию и цветочные украшения выбросили сорок миллиардов лир. Мои соображения о том, что «государственный» язык, транслирующийся из студий Монте Марио, есть ни что иное, как разношерстный жаргон, неспособный выразить живую реальность итальянцев и итальянок, — неуместны. Я сам — упрямый реакционер, заставляющий говорить своих героев на языке той земли, на которой они родились. И подозрителен мой ночной уклад, привычка бродить по улицам в те часы, когда другие, чтобы быть в форме на следующий день на работе, восстанавливают свои силы во сне. Моя затянувшаяся холостяцкая жизнь достойна порицания, ведь она мешает мне исполнять свой гражданский долг. И отвратительно преступление, в котором меня пока не осмелились обвинить, вот она главная и непростительная ошибка — получать наслаждение ради наслаждения, без какой-либо социальной целесообразности или полезной цели, транжирить впустую ту силу, которой Бог наделил меня, превращать в игру то, что мне было дано для воспроизведения, подстрекать к подобному расточению своей энергии молодежь, которая попадает под мое влияние. Но мою покупку белой «Джульетты», в которой я разъезжаю по Риму, уже назвали крайне неблаговидной — досадное воспоминание о тех временах, когда машина была роскошью, а «Альфа Ромео» — более знаменита, чем «Фиат», вызов добропорядочным семействам, которые недоедают, чтобы купить в рассрочку самую дешевую модель, препятствие для психологического благополучия всех тех, кто исходит желчью, сравнивая свои шестьсот кубических сантиметров с моими двумя с половиной литрами.
Правда, чтобы добить меня формально, нужно адаптировать кодекс моральных обязательств к новому времени. Религия мускулов и брутального прогнатизма вышла из моды уже пятнадцать лет назад. Как и античная система ценностей, которая казалась незыблемой в городе, который апостол Петр избрал для установления в нем своего престола. Все уже смеются над запретами, действующими на итальянском телевидении: не произносить слова «супружеское ложе», «бюстгальтер» и «половое созревание», то есть по сути сохранять сексуальные табу агрикультурного социума в тот момент, когда страна рвется в индустриальную эру; или не показывать на экране обнаженные ноги танцовщиц, то есть навязывать тому, кто обладает достаточными средствам и для покупки телевизора, предрассудки его крестьянского дедушки.
Истощение и неизбежный упадок католицизма в полной мере проявились во время скандала, разразившегося в Прато. Прато — это текстильный центр рядом с Флоренцией. Местный епископ обвиняет на проповеди двух молодых людей из его епархии в том, что они сочетались браком, не пройдя религиозной церемонии. Затем он письменно излагает свои анафемы и объявляет супругов «грешниками», предающимися «публичному сожительству». Пара подает на епископа в суд иск о защите чести и достоинства. Суд Флоренции, после компетентного разбирательства, приговаривает прелата к небольшому штрафу. Вопли из Ватикана: впервые со времен Латранских соглашений церковное лицо подвергается суду светского итальянского суда. Папа Пий XII, в знак траура, отменяет празднования, приуроченные к девятнадцатой годовщине его правления. Многие, правда, не понимают, что так опечалило старого фанатика, когда молодожены из Прато, чьи клиенты по наущению епископа устраивают погром в их мясной лавке, оказались вынуждены свернуть свою торговлю и, разорившись после этого, бежать Бог знает куда.
Вскоре после этого, осенью, Пий XII умирает. Я публикую свою эпиграмму «на Папу», в которой я обвиняю его в том, что он двадцать лет жил во дворце и спал в пятисотметровой спальне, тогда как простые люди ютились в трущобах.