— Ну зачем же сразу посольство, — с некоторой дрожью в голосе произнес очкастый. — Давайте обсудим условия… А то что же это так сразу — смирно, руки вверх… Значит, внутренний долг мы вам, так и быть, зачтем по прежнему курсу. Согласны?

— Йес! — воскликнул Миша, чей словарный запас был исчерпан.

— Вот и отлично. Очередной кредит получите через месяц, но под хороший процент. Процентов под сорок, я думаю… Только платежи возобновите, пожалуйста, к концу осени, а то мы будем вынуждены применить санкции…

— Й-йес!

— И, конечно, нам необходимы гарантии, что в условиях экономического кризиса в России не произойдет коммунистического переворота и к власти не придут коммунисты.

— Йййес! — рявкнул Миша так, что три фужера рухнули на паркет.

— Видите, голубчик! Всегда можно договориться! — подытожил очкастый. — Главное только — правильная ориентация вашей экономики. Вы каким курсом намерены следовать?

— Где тут дорога на Берлин, Нью-Йорк, Вашингтон! — крикнул Миша. Очкастый был им совершенно очарован.

— А это — лично от меня, вашей семье, — произнес он прочувствованно и протянул Мише пакет, наполненный, судя по запаху, продуктами. — Матка, млеко, курка, яйки… хо-хо!

С блеском выполнив поручение, Миша вернулся на родину триумфатором. Его зачислили в образцовые переговорщики. Деньги хлынули в Россию бурным потоком, выпуск ценных бумаг Государственного Комитета Обороны возобновился, Миша получил еще одну звездочку на погоны, а идея насчет национализации «Мост-банка» с помощью полиции, озвученная западной прессой, так понравилась Мишиному начальству, что вскоре была осуществлена. Мишу же торжественно перевели в деды: он получил положенное число ударов пряжкой по филе и целый ряд небывалых прежде привилегий. Теперь ему подчиняется весь совет министров, то есть весь ефрейторский состав. В обязанности Миши, как и прежде, входит бодро выкрикивать на парадах свое любимое слово.

— Что, орлы, есть ли у нас план? — спрашивает подполковник из бывших особистов, обходя строй и проверяя начищенность блях.

— Есть! — рапортует Миша.

— А промышленный подъем?

— Й-есть!

— А экономический рост?

— Ййй-есть! — вытягивается премьер в струнку.

— Это дело, — снисходительно говорит подполковник, поглаживая впалый живот. — Эй, кто там… как тебя… старший прапорщик Волошин! Скажете ему там, чтобы на ужин выписали лишнюю банку килек в томате… Ладно, ладно, не благодари…

КАК ЛЬВЕНОК, ЧЕРЕПАХА И ВСЕ-ВСЕ-ВСЕ ПЕЛИ ПЕСНЮ

В последнее время вся Россия резко озаботилась проблемами своей государственной символики. Все сидят, репу чешут: какой бы это нам гимн измыслить? Тысячами гимнов завалили все редакции, телевидение и президентскую администрацию, откуда все это богатство мало-помалу стекается в клиническую больницу имени Кащенко: там очень благодарили за такой материал.

Путин, Касьянов, Лесин и прочее правительство, что-нибудь смыслящее в идеологии (а в идеологии у нас смыслят все), запершись в Георгиевском зале, без устали решали вопрос о судьбе государственного гимна.

— К вам творческая интеллигенция, — робко доложил Волошин, просовываясь в дверь.

— Чего хотят?

— Хотят старый гимн, — дрожащим голосом сообщил Волошин.

— Выдай по конфете и скажи спасибо, — отрубил Путин. — Заняты мы.

Через некоторое время Волошин опять робко поскребся в дверь.

— Ну кого еще черт несет! — с неудовольствием отозвался Путин.

— Тво… творческая интеллигенция! — заикаясь от страха, признался Волошин. Так ведь одна была уже!

— Нет, эта другая! Они требуют по… поменять гимн…

— Скажи, чтоб не раскалывали нацию! Выдай текст моего обращения, напои чаем и гони в шею…

— Есть, — пискнул Волошин и исчез.

— Черт его знает что такое, — выругался сдержанный Путин. — Развелось творческой интеллигенции — сегодня одна, завтра другая… Ну где, где я возьму такую вещь, которая бы нравилась всем?

— Вы, — с готовностью подсказал Касьянов.

— Да знаю я, — отмахнулся Путин. — Но я же не песня! А где мне взять такую песню?!

— Надо подумать, что у нас все любят, — предложил Лесин.

— Еду, — подсказал Швыдкой.

— Еда… да… это вполне может быть национальной идеей… Но какая у нас национальная еда?

— Хлеб! — воскликнул Касьянов. — Хлеб наш насущный даждь нам днесь… Кажется, есть такая песня, только не помню, где я ее слышал.

— В церкви, — скромно заметил присутствовавший тут же Патриарх. — Это уже наш гимн, так что вам он не подходит.

— Ну тогда картошка! Ах, картошка, объяденье-де-нье-денье, пи-онеров идеал, ал, ал! Тот не ведал наслажденья, денья, денья, кто-о картошки не едал, дал, дал!

— Пионеров отменили, — вздохнул Путин.

— Ну так что же! — загорелся Лесин. — По-моему, все равно отлично! Что любит весь наш народ? Мультики любит весь наш народ! Насчет всего остального расходится, но насчет мультов — это я вам точно скажу, очень они это обожают! Я еще когда в «Видео интернешнл» работал, все искал позитивные символы для рекламы, — мультики очень хорошо идут, проверено опытом!

— Это мысль, — медленно произнес Путин, и все насторожились. — Это серьезно. Ну-ка, кто что помнит из мультфильмов?

— Чунга-чанга! — громко и фальшиво запел министр Иванов. — Наше счастье постоянно, жуй кокосы, ешь бананы, жуй кокосы, ешь бананы, чунга-чанга! Тут вам и еда, пожалуйста…

— Но это не наша еда, — сурово оборвал секретарь Совета безопасности Сергей Иванов.

— Господи, да мы позвоним Михалкову — он нам все перепишет! Например: наше счастье постоянно, жуй картошку, ешь сметану…

— А как же «синий небосвод, лето круглый год»? — насторожился Швыдкой. — Песня бодрая, оптимистическая по духу, но сами понимаете… выглядит как лакировка…

— «Серый небосвод, Путин круглый год!» — пропел Касьянов и покраснел от смущения.

— Нет, не пойдет, — решительно высказался Путин. — Там есть строчки, которых не поймет мировое сообщество. «Чунга-чанга, кто здесь прожил час — никогда он не покинет нас».

— И что такого? — не понял Иванов.

— Может быть воспринято как намек на Поупа. Все склонили головы перед мудростью руководителя.

Повисла пауза, пролетел тихий ангел. Рушайло радостно улыбнулся — он знал, что в такие минуты рождается новый милиционер.

— Мы в город изумрудный идем дорогой трудной! — тонко запел вдруг Швыдкой. — Идем дорогой трудной, дорогой непрямой! Заветных три желания исполнит мудрый Гудвин…

— Их у них у каждого триста тридцать три и еще останется, — мрачно заметил Шойгу. Он присутствовал на собрании по праву — сумел доказать президенту, что отсутствие гимна является чрезвычайной ситуацией. В последнее время в стране вообще было не продохнуть от спасателей — они делали за детей уроки, вытирали им попу и переводили стариков через улицу. Страна кишела чрезвычайными ситуациями.

— Но главное — что дорогой трудной, дорогой не прямой! — упорствовал Швыдкой. — Надо сориентировать народ на то, что облегчение наступит нескоро и будет завоевано тяжким трудом…

— Нечего, нечего, — отмел идею Иванов-безопасный. — Некоторых членов правительства… и, между прочим, не последних его членов… уже и так внаглую называют железными дровосеками. Лес, мол, рубят, щепки летят… Не говоря уже о том, что это чуждая нам песня девочки из чуждого нам города Арканзаса.

— Мы плывем на льдине, как на бригантине! — осенило Шойгу. — Я только что из Приморья, там это чрезвычайно актуально! Не забывайте также, что правящая партия называется «Медведь», и песня «Колыбельная медведицы» для российского народа, чьим символом вообще полноправно стал хозяин тайги, вполне актуа…

— Там слова-то какие? — перебил Путин.

— Ложкой снег мешая, ночь идет большая, — с готовностью запел Швыдкой, укачивая воображаемого Умку. — Что же ты, малышка, не спишь? Спят давно соседи, белые медведи… ну ничего, это мы переправим на «бурые»… Поскорей усни, малыш. Мы плывем на льдине, как на бригантине, по седым суровым морям, и всю ночь соседи — белые медведи — светят да-альним кораблям…