Столицу скрывали заросли фруктовых садов, над башнями Кремля вился усатый горох. Золотистое облако пчёл колыхалось над городом. Долгожданнейший бродил по древним палатам, околачивая груши. Правительство объедалось малиной. Фракции Госдумы разделились по интересам: яблочники объедали белый налив, красные — смородину, либеральные демократы — клубничку. В министерствах обрывали гуаву, апельсины, ананасы и папайю. На потолке Андреевского зала горела надпись: «ТЕПЕРЬ НИШТЯК».

Её никто не видел, ибо она была скрыта густыми зарослями банана и авокадо.

ФОРОС-2

Путину всё надоело. Сидит хмурый, с документами не работает, от еды отказывается. Дзюдо забросил, властной вертикалью не интересуется, об олигархах слышать не хочет. Строев ему предлагал свои полномочия и Орловскую область в придачу, Илюмжинов уговорил сыграть с ним в шахматы и дал себе поставить детский мат, Селезнёв принёс коллективное письмо от Думы с предложением самораспуститься, олигархи сложили у ног все богатства мира, только по чуть-чуть себе в оффшорах оставили, — не радуется Путин.

— Ну вас, — говорит, — всех. Надоели вы мне совершенно. Ещё вчера я был ваша надежда и кумир нации, а теперь связали вы меня по рукам и ногам. Направо пойдёшь — слева взвоют, генералы обидятся. Налево пойдёшь — олигархи Западом пугают, пресса о зажиме кричит. Вам и порядок надо, и свободу, и чтоб было всё. Не знаю я, что с вами делать. Отвяжитесь все от меня.

В Кремле воцарилось уныние, а Путин с тоски другим президентам СНГ звонит, летучку проводит:

— Что, Гейдар Алиев, и у тебя те же проблемы?

— Не говори, — отец всех азербайджанцев отвечает. — Порядок-то порядок, но говорят, что я оппозицию зажимаю… Слушай, какая оппозиция, зачем оппозиция? Нет, им надо оппозиция…

— И у меня до сих пор не пойми что делается, — Шеварднадзе сетует.

— И у меня! И у меня! И у меня! — это Казахстан с Молдовой подключились, и бацька Лукашенко громче всех жалуется. Он столько дубинок излохматил об оппозицию, в стране каучука столько нет, сколько ему надо на разъяснительную работу с этой оппозицией, — а им всё чего-то неймётся. Ходят маршем по проспекту Франциска Скорины туда-обратно, расходиться не хотят. У одного Ниязова всё хорошо — уже и к лику святых причислен, и бесноватых взглядом исцеляет, но и ему снятся сны о чём-то большем. Мавзолей хочет, как у Тимура, а какой мавзолей, пока он жив? Неувязочка. Плов не греет, манты не радуют.

— Неблагодарные у нас народы! — резюмирует Путин.

— Золотые твои слова, Владимир Владимирович!

— Но я, братцы, знаю выход!

— Какой?! — хором заинтересовались президенты СНГ.

— А вот погодите.

Ободрился Путин. На работу вышел. Вызвал в Кремль Михаила Сергеевича Горбачёва.

Долго гадала пресса: с чего бы это устроили ту встречу десятого августа? Горбачёв девять лет в Кремле не был, бородинского ремонта не видел, по вертушке не звонил, — забыл уж, где что. Провели его к самому Путину. Что ж он хочет, думает Горбачёв, чего они тут еще удумали? То ли Фонд отнимут? То ли в правительство зовут? То ли, чём черт не шутит, хочет он мне передать бразды?

— Ну вот что, Михал Сергеич, — Путин говорит. — Мы с вами оба люди советской закалки, нам друг перед другом нечего экивоки разводить. Рассказывайте, как вы в девяносто первом власть сбагрили и руки умыли.

— Что такое, ничего не знаю, — отвечает первый и последний президент СССР и ещё полчаса развивает эту тему.

— Ладно, ладно, — Путин перебивает. — Вы это всё рассказывайте съезду народных депутатов восемьдесят девятого года. А я тогда в органах работал, мне не надо.

— А, — Горбачёв говорит. — Я и забыл совсем. Ладно, поговорим как серьёзные люди.

— А если как серьёзные, то давай рассказывай.

— А чего рассказывать-то? — Горби отвечает. Сразу суховатый стал, подобранный — не узнать его. — Ситуация ровно как сейчас — ты не маленький, сам помнить должен. И порядку хотят, и свободы. Тут я и дотумкал: а вылезайте вы сами, как хотите! Вызвал к себе этих… Янаева — он мой вице был, ежели помнишь… Пуго, Крючкова… Все на одно лицо, и у всех руки трясутся. Только один выделялся — ну этот-то, премьер-то… На ежа гигантского похож, говорящего…

— Павлов, — кивнул Путин. — Его так и звали: толстый ёжик вынул ножик.

— Ага. Вызвал и говорю: вы меня к порядку подталкиваете? Очень прекрасно. Вот вам вся власть советам, делайте что хотите, я с удовольствием самоустраняюсь. Меня замучил радикулит. Я в Форос лечу. Ты хоть знаешь, как Форос расшифровывается-то?

— Нет, — удивился Путин. — Борис мне ничего такого не говорил…

— Да откуда ему знать, — Горбачев усмехается. — Он же там и не был никогда. А ФОРОС, ежели хочешь знать, — это Федеральный Округ Россиийских Отвергнутых Спасителей. Это я его так назвал, — и он гордо подбоченился.

— И что ты там делать собирался?

— Как что? Жить себе в свое удовольствие… Пусть народ решает, верно? Захотят диктатуры — пожалуйста, мне же спокойнее. А не захотят — опять же неплохо, еще и вспоминать потом будут, как при мне все духом воспряли… В общем, плюнул и уехал. Но они, м…ки, — употребил прежнее словцо бывший президент СССР, — не удержали страну. Вот и получилось, как получилось…

— Ничего, — сказал Путин. — Мои удержат. А то нашли себе, понимаешь, козла отпущения…

— Я знал, что ты так и сделаешь, — кивнул Горбачёв. — Я только не думал, что в Форосе. Мне показалось, тебе Корея больше понравилась…

— Голодно в Корее, — признался Путин. — И телевидения одна программа всего.

— В Форосе пять, — гордо сказал Горбачёв. — Одна — украинская. А НТВ не берёт.

— Отлично! — восхитился Путин. — Знаешь, я и повод нашёл достойный. Саммит СНГ. Этим же, в бывших республиках, тоже всё надоело. Оппозиция замучила, террористы, вторжения… Пусть народ решает, правильно я говорю?

— И то, — кивнул Михаил Сергеевич. — Только ты не думай — они теперь, девять лет спустя, вряд ли свободу выберут.

— Так я о чем и говорю! — радостно воскликнул Путин. — Но тогда это будет уже их выбор, верно? Тут-то я всю эту говорильню и прикрою… Только ты уж расскажи мне, как там всё устроено. Я ведь там не был никогда, у нас после тебя туда ездить не принято…

— Охотно, — согласился Горбачёв. — Я там все помню, как сейчас. Это ж не Кремль — место отличное, вспомнить приятно. Смотри, — он начертил на листке с шапкой «Президент РФ» четкий и аккуратный план. — Тут пляж. Под четвёртым волноломом от ограды найдёшь кнопку. Нырять можешь? Отлично. Этой кнопкой отрубишь всю связь. Здесь дом, в нём диван. Под диваном выступ. Нажмёшь на выступ — отрубится вертушка. Тут кухня, там столовая, здесь один клозет, здесь другой…

— Это мне даже многовато, — усмехнулся Путин.

— Не боись, президенты СНГ как узнают — очередь выстроится, — добродушно усмехнулся Горби. За эту усмешку его обожал весь мир, и особенно Маргарет Тэтчер. — Они народ такой: нажми — и брызнет…

Горбачёв не успел выйти из путинского кабинета, как Владимир Владимирович, мысленно уже называвший себя вторым и последним президентом России, нажал на кнопку звонка, приводящего в действие силовиков. Тут же перед ним, как лист перед травой, встали Рушайло, Патрушев и Сергеев. Все трое на всякий случай написали завещания. Руки у них заметно тряслись, как у Чекалинского и Янаева в сходных ситуациях.

— Отставить страх, — сказал Путин. — Слушай мою команду. Восемнадцатого числа, — дату он подчеркнул повышением голоса, — я улетаю в Форос. Радикулит замучил, и вообще, — он встал и демонстративно закряхтел. — В это время в стране заявляет о себе заговор военных. Рушайло, остаешься за главного.

— А Касьянов? — привычно вспомнил о субординации министр внутренних дел.

— Касьянов отдыхает. Слаб в коленках, подвержен влияниям и вообще знает языки. Еще Селезнёва возьмите, Лужкова с Примаковым обязательно, ну и из министров кого-нибудь… подубоватее… Приготовьте расстрельные списки.