— Ябеда-корябеда, турецкий барабан! — кричал Лесин. — Кто на нем играет — противный таракан!

— Ребзя, так нехорошо, — примирил всех рассудительный Потанин. — Мы в игрушки играемся, а тут решается судьба страны. Давайте выбирать.

— Голосовать! Голосовать! — радостно запищали олигархи. Голосование прошло бурно, но во всех случаях давало одинаковый результат: по каждой кандидатуре голосовали все, кроме того, кого предлагалось слить. В результате явного лидера выявить не удалось.

— А давайте посчитаемся! — нашелся Ходорковский. — Я помню, когда Толю Быкова сдавали, так тоже считались. И все были довольны.

— Кто знает хорошую считалочку? — возликовало собрание. — Давайте, давайте!

— Я знаю, — сказал Чубайс. — Эне, бене, раба, квинтер, контер, жаба.

— Неинтересно! — вскричал Вяхирев.

— Зато коротко, — солидно сказал Чубайс. — Мобильно.

— Нет. нет! Давайте лучше мою! Дзюба-дзюба-дский-ба-дзюба, дзюба-дони-дони-ми, а дони ши, а дони ши о шани буба-буба-буба-буба, а-а-а, а дони ши, — Вяхирев трижды хлопнул в ладошки, — а-ми (и еще трижды хлопнул), замри! Эне-бене-рики-таки, шурба-урба-сен-тебряки, эус-беус-космодреус-бис, на веревочке повис. Рыжая Наташка, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся. Лягушка прыгала-скакала и Наташке в рот попала, бамс!

— Эту абракадабру никто, кроме тебя, не запомнит, — надулся Лисин.

— Ну и что, я и посчитаю, — уверенно сказал Вяхирев и, не дожидаясь ничьего согласия, завел свою песнь, но машинально посчитал и Волошина, после чего был лишен права голоса. Волошин долго еще глотал валокордин и сосал нитроглицерин.

— Я знаю, я знаю! — закричал темпераментный Бендукидзе, большой гурман. — За стеклянными дверями стоит Мишка с пирогами (Лесин поморщился). Мишка, Мишенька, дружок, сколько стоит пирожок? Пирожок-то стоит три, а водить-то будешь ты! — и он резко выбросил палец в сторону Евтушенкова.

— Неправильно, неправильно! — закричал Евтушенков. — Это неправильная считалка! Вот я другую знаю! — и он принялся считать, четко отрубая ритм и резко тыча пальцем в грудь каждого считаемого:

Солнечный круг, немцы вокруг,

Путин пошел на разведку!

В ямку упал, ножку сломал и на прощанье сказал:

«Пусть всегда будет водка, колбаса и селедка, и зубной порошок, чтобы чистить горшок!»

Горшок выпал Гусинскому, но тот немедленно среагировал:

— Я горшки обошел и до Ленина дошел!

По законам олигархии, если кто быстро перепасовывал наезд, того не трогали и даже уважали.

— А давайте «раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять», — предложил Чубайс.

— Что ты все скучные какие предлагаешь! — осадил его Березовский. — Это каждый дурак знает!

— Я дурак? Я дурак, да? — обиделся Чубайс.

— Да! — с вызовом ответил Березовский. Он никогда не боялся спорить с властью, особенно после получения депутатской неприкосновенности.

— Я дурак, а ты умный, по горшкам дежурный! — заявил Чубайс. Олигархи зааплодировали: им нравилось, когда Березовского ставили на место.

— А я вот какую знаю, — вступил Абрамович. — Меня на Чукотке научили. Шла машина темным лесом за каким-то интересом, инте-инте-интерес, выходи набукву С!

Все с любопытством посмотрели на Смоленского. Еще не было случая, чтобы Смоленский не отмазался.

— А буква С не подошла, выходи на букву А! — не оплошал он и на этот раз.

— Отоврался! отоврался! — радостно кричали олигархи, хлопая Смоленского по плечам. Авен насторожился и поежился.

— Нечестно! — сказал он. Я лучше знаю. Катилась мандаринка по имени Иринка, в школу не ходила, двойку получила. А когда пошла опять, получила цифру пять. А когда пошла домой, получила цифру ноль!

Ноль выпал Лесину. Лесин был человек с железными нервами.

— Я в такие бессмысленные игры не играю, — пожал он плечами. — Что за бредовый текст! Я предлагаю старый, проверенный вариант: эники-беники-ели вареники, эники-беники-клец!

Клец выпал Гусинскому. Но Гусинский тоже был не пальцем делан и немедленно нашелся:

— Там продолжение, продолжение! Эники-беники-клец, вышел советский матрос!

Матроц, как всегда в считалочках Гусинского, выпал Березовскому.

— Это что еще за матроц! — возмутился Березовский. — Матроца не бывает! Это все ваши еврейские штучки!

— Еврей, еврей! — заобзывались олигархи, обрадовавшись поводу потыкать пальцем в одного из себя.

— А ты не еврей, да? — обиженно спросил Гусинский. — Я еврей, а ты не еврей?

— А я карачаево-черкес! — радостно запрыгал Березовский, показывая удостоверение.

— А я чукот, а я чукот! — весело вторил ему Абрамович, тоже размахивая удостоверением.

— Не чукот, а вовсе чукча! — поправил его Фридман.

— Сам ты чукча, а я чукот!

Воцарилось веселье. Кто-то тыкал пальцем в Гусинского и обзывался, кто-то пел, кто-то скакал на одной ножке. Чубайс чеканил мячик. Потанин бегал вокруг стола и в избытке жизненных сил пел песню:

— Сидели два матроца, курили папироцы! Один недокурил, собаке подарил!

— Кто обзывается, сам так называется, — угрюмо сопел Гусинский. — Я Биллу Клинтону скажу.

— Собака побежала, начальнику сказала! — продолжал петь Потанин, забравшись на стол. — Начальник рассердился и в чайник провалился!

— Ребята, ребята! — пытался Волошин урезонить расшалившуюся тусовку. — Вы же так и не выбрали! Напоминаю: если вы не выберете одного, придется посадить всех!

Это отрезвило собравшихся. Олигархи тяжело плюхнулись на стулья и налили себе лимонаду.

— А я знаете как умею? — сказал Лесин, отдуваясь. — Я вот какую знаю: давайте, выставляйте кулаки! Все выставили пухлые кулачки.

— Не один, оба! — командовал Лесин. — Ты, Лисин, не отвиливай! — подбодрил он почти однофамильца. — А теперь поехали: шла кукушка мимо сеток, а за нею стая деток, все кричали: «Кукумак, убирай один кулак!»

Церемония была действительно сложной, как и большинство лесинских церемоний, и такой же юридически безупречной. Ткнутый пальцем в итоге очередного произнесения «Кукушки» убирал один кулак. Кто первым оставался без кулаков, тот выходил. Последними с кулаками остались, естественно, Гусинский и Березовский. Напряжение нечеловечески возросло.

— А я еще вот какую знаю, — быстро затараторил Березовский. — Шел крокодил, трубку курил, трубка упала и написала…

— Не сбивай, Боря, — сквозь зубы сказал Лесин. — У нас общие правила для всех.

Гусинский обреченно зажмурился.

— …Все кричали: «Кукумак, убирай один кулак!» — закончил Лесин. Березовский вышел. Гусинский остался.

— Ты знал, ты знал! — кричал Гусинский. — Это несчитово! Все подстроено! Это ты, Чубайс, наглая рыжая морда!

Чубайс отвернулся. Он никогда не мстил обреченным и только жалел, что однокашник проигрывает так некрасиво. Это клало тень на профессию.

— Ладно, Вован, — сказал Ходорковский. — Все было честно, все видели.

— Ну почему всегда я! — расплакался Гусинский. — Как обыск, так у меня, как в масках — так у меня!

— Да хоре, Вова! — не выдержал Евтушенков. — Чего ты как маленький! Ты же сам попросил, чтобы к тебе пришли в масках! Ты их сам заказал, чтобы рейтинг поднять! (Имелся в виду забавный эпизод, когда в офис Гусинского явились веселые гости в масках зайчиков, белочек и трех поросят, чтобы немного развеять олигарха, чье угрюмое оппозиционное бурчание всем надоело.)

Гусинский понял, что отступать некуда. Он приготовился проигрывать с достоинством.

— Ну хорошо, — сказал он важно. — Уговорили. Но только на моих условиях.

— Какие условия? — насторожился Волошин. — Если отдельные олигархи думают, что могут диктовать свои условия государству, то государство им очень скоро докажет совершенно обратное…

— Не надо, Саша, — отмахнулся Березовский. — Все свои. Говори, Володя, свои условия.

Все-таки никто не знал, на каком количестве осаленных олигархов остановится Путин, и следовало на всякий случай оговорить пристойную обстановку.

— Во-первых, не больше чем на четыре дня, — важно начал Гусинский, вообще очень любивший общее внимание. Он почувствовал, что в его положении есть существенные плюсы: теперь все остальные олигархи перед ним как бы слегка виноваты, он мученик и может диктовать условия. — У меня переговоры.