Ёсинобу и здесь оказался прав: ему больше никогда не довелось ступить на землю старой столицы Японии…

Вечер застал их в Хираката[124].

К Осакскому замку колонна подошла около четырех часов пополудни. Решение уйти из Киото было принято совершенно внезапно, поэтому в замке Ёсинобу и его людей не ждали, и даже ужином могли накормить одного только сёгуна. Свой ужин Ёсинобу собственноручно поделил поровну и отдал половину Мацудайра Катамори…

Таким образом, на вершине пирамиды власти в Японии оказалось новое киотосское правительство – фактически, Ивакура Томоми и его люди из клана Сацума. Пытаясь спровоцировать Ёсинобу и верные ему войска, они продолжали требовать немедленного исполнения императорского указа. Сюнгаку и Ёдо делали все возможное для того, чтобы смягчить эти требования, но тут вспыхнули беспорядки в Эдо.

Там тоже в течение долгого времени продолжались провокации ронинов, связанных с кланом Сацума, которые постоянно нарушали порядок в городе. В конце концов чиновники бакуфу не выдержали и отдали приказ самураям из Адзути сжечь дотла принадлежавший клану особняк…

Когда известия об этих событиях достигли Осака, то сёгунских войсках началось бурное брожение. Не дожидаясь приказа Ёсинобу, они развернулись в боевые порядки и заняли всю территорию между Киото и Осака, готовые в любой момент выступить против врага. Ситуация вышла далеко за те границы, в которых на нее хоть как-то мог влиять советник Итакура Кацукиё. Итакура принялся убеждать Ёсинобу, что «раз уж так все обернулось, то Вам не остается ничего иного, как возглавить войска и повести их на Киото». Но Ёсинобу лежал в постели с жесточайшей простудой. В последние несколько дней он проанализировал множество вариантов дальнейшего развития событий и действий киотосского правительства, и пришел к выводу, что все они не сулят ничего хорошего. Даже если он вернется в Киото – это будет всего лишь временная военная победа, которая, в конце концов, обернется полным политическим разгромом. Понял он и то, что лидеры Сацума Окубо Итидзо и Сайго Ёсиносукэ, как тонкие стратеги, наверняка сумеют превратить свое военное поражение в безусловную политическую победу. Именно поэтому Ёсинобу сейчас больше занимали не политики своего лагеря, вроде Итакура, а противники – Окубо и Сайго.

Несмотря на то, что Ёсинобу отделяло от Киото более тридцати ри, ему казалось, что он играет с Окубо и Сайго партию в сёги[125]. Но хорошо ли он знает противника? Ёсинобу раскрыл на нужном месте сочинение Сунь Цзы и вызвал к себе Итакура:

– Вот здесь сказано: «Знаешь противника и знаешь себя – победа будет за тобой». Скажите честно, господин Итакура, если ли среди наших даймё или прямых вассалов сёгуната кто-либо равный Сайго Ёсиносукэ?

– Нет такого, – подумав, сказал Итакура.

– А есть ли кто-нибудь равный Окубо Итидзо? – спросил Ёсинобу.

– Нет, – покачал головой Итакура. Он даже удивился, что Ёсинобу знает по именам сацумских вождей. А Ёсинобу снова и снова называл самураев из Сацума и каждый раз спрашивал:

– Есть ли у нас равный ему?

И Итакура каждый раз отвечал:

– К несчастью, нет…

– Значит, не победить нам Сацума, – заключил Ёсинобу. – И единственное, что можно сделать, чтобы не подыгрывать стратегам из противного лагеря – это притвориться покоренными. Если поступить как-то иначе, то партия неминуемо закончится полным разгромом.

Однако события уже начали увлекать Ёсинобу за собой. Среди его собственных сторонников взяла верх партия войны. Второго числа того же месяца (26 января) все пятнадцать тысяч человек при поддержке артиллерии с антисацумскими лозунгами во главе колонн вышли из Осака на север, к Киото. Ёсинобу не оставалось ничего другого, как молча к ним присоединиться.

«И раз уж дело обернулось таким образом, то теперь нужно добиваться только победы, – размышлял Ёсинобу. – И у Сацума, и у Тёсю войск в Киото мало, и город сейчас вполне реально взять под контроль. А заняв Киото, можно будет возглавить императорское правительство, провести в стране реформы, а потом расправиться с Сацума и Тёсю, объявив их врагами трона…»

«Мечты, мечты…» – рациональный ум Ёсинобу тут же высмеял собственные пустые фантазии. Окубо и Сайго не такие тупицы, чтобы, даже потерпев поражение, оставить малолетнего императора в Киото! Они заберут его с собой и из какого-нибудь «путевого дворца» направят обращение ко всем благородным семействам и всем воинам Японии. А время сейчас такое, что все горой стоят за «почитание императора», и не успеешь оглянуться, как миллионы людей со всех концов страны хлынут в Киото для того, чтобы разделаться с войсками Токугава и с ним, Ёсинобу…

А события продолжали бежать вперед, словно колеса пушечного лафета. В пять часов дня третьего числа вспыхнули военные действия в деревне Тоба, а затем у дороги, ведущей к Фусими, верные бакуфу части открыли артиллерийский огонь по войскам Сацума и Тёсю. Грохот орудийной канонады был слышен даже в Осакском замке. Поздним вечером, осматривая с башни замка окрестности, Ёсинобу увидел на севере кровавое зарево, которое отчетливо выделялось на темном небе. Это догорали кварталы Фусими.

Кто победил – оставалось неясным. Донесений с передовой не было, поскольку гонцы не могли пробиться в Осака по забитым войсками дорогам.

Первые вести дошли до Ёсинобу только через семнадцать часов после начала сражения, в семь часов вечера шестого числа (30 января). Причем принесли их не гонцы, а сами потерпевшие поражение солдаты сёгунской армии, которые в страхе бежали к Осака. В замке началась невообразимая паника, которую его стены не видели, наверное, лет триста, со времен гибели Тоётоми Хидэёри[126].

Однако даже жестокое поражение не охладило воинственный дух самураев Аидзу. Они считали, что горечь одного поражения еще можно переплавить в радость многих побед – при условии, что войска возглавит сам сёгун. Так, собственно говоря, полагали и в бакуфу. Ведь в сражении при Тоба-Фусими понес потери только авангард армии, и если сейчас Ёсинобу станет во главе оставшиеся соединений – а они практически не пострадали, – то боевой дух в них настолько возвысится, что в победе можно будет не сомневаться! Вся военная наука об этом говорит!

Будучи не в силах на это что-либо на это возразить, Ёсинобу решил встретиться с командирами соединений, которые собрались в главном зале Осакского замка. В мерцании свечей он увидел множество людей – забинтованных, с окровавленными повязками; некоторые были ранены настолько тяжело, что даже не могли должным образом поклониться. Пораженный этим страшным зрелищем, Ёсинобу на некоторое время потерял дар речи.

– Ну и что нам теперь делать? – быстро нашелся Итакура.

В ответ раздался единый крик:

– Драться!

Обретший наконец голос Ёсинобу тихо и растерянно обратился к своим ближайшим соратникам:

– Да сделайте же с ними что-нибудь…

Действительно, нужно было что-то предпринимать… Удалившись в свой кабинет, Ёсинобу вызвал Итакура и Главного инспектора Нагаи Наомунэ и без предисловий заявил им:

– Я возвращаюсь в Эдо!

Итакура остолбенел. Если эти слова просочатся за стены кабинета, где люди одержимы желанием драться, – кто знает, что может случиться с Ёсинобу? Да, собственно говоря и для Итакура, который сам был сторонником решительной битвы, отъезд сёгуна в Эдо сейчас был бы равносилен его бегству с поля боя. Нагаи тоже был против ухода из Осака; он понял дело так, что Ёсинобу уже отстранился от всех советников и теперь пытается обмануть двух последних, самых преданных своих соратников.

– Я возвращаюсь в Эдо, потому что знаю, что надо делать дальше, – завершил, между тем, Ёсинобу свою фразу, намекая на то, что создаст в Канто плацдарм для оборонительных боев.

Это меняло дело. Итакура и Нагаи воспряли духом. Если так, то Ёсинобу действительно нужно возвращаться. Но как тогда быть с боевым настроем в войсках, которые расквартированы в Осакском замке? Как вообще из этого замка вырваться?