А у Софи дела тем временем шли не так успешно. Слишком основательно она была подготовлена. Поэтому все, что делал «хозяин», казалось ей deja vu.[60] Даже в постели рядом была Анни со своими советами. От такой жизни на стенку полезешь. И в один прекрасный день Софи, бросив все, удрала к своей сестре. «Хозяин» приплелся к Анни и стал проситься обратно. Но Анни ответила: «Нет, милок, мне очень жаль, но у меня теперь другой».

«Хозяин» так ни с чем и потащился восвояси.

Рассказывая об этом, она улыбалась с легким злорадством. Ибо в своих долгих беседах с Софи предвидела и это.

Мечты

Поезд набирал скорость. Уставясь отсутствующим взором на проплывавшие мимо пастбища, мужчина затушил сигарету и машинально зажег новую.

— Ну-ну, продолжай в таком же духе, — сказала жена, сидевшая напротив.

— Что? — переспросил он.

— Ты опять куришь как сумасшедший. Доктор же сказал: «Максимум четыре сигареты в день».

Мужчина раздраженно фыркнул.

— Я говорю это для твоего же блага, Хенк, — заметила она.

— Слушай, не зуди! — крикнул он.

Ее лицо исказилось, будто от пощечины. Чтобы не видеть этого, он спрятался за газетой.

«Зря я нагрубил, — думал он. — Ведь она желает мне добра».

Не сводя глаз с газетной страницы, он расфантазировался.

Что, если он вдруг умрет?

Она будет плакать…

С теплым чувством он подумал о тех, кого испугает известие о его смерти. Бедный Хенк! А может, первой умрет она? Бедная Анна!

Он мысленно увидел себя на кладбище, бледного и сдержанного, услышал свою краткую речь, простые, искренние слова благодарности, которые всех взволновали, Видел, как после похорон, сгорбившись, идет к ожидающей его машине. Повсюду сочувственные взгляды, люди тронуты его скорбью. Бедняга.

Его глаза наполнились слезами. Буквы газетного текста расплылись в сером тумане.

Второй раз он не женится. Нет!

Правда, женщины будут из-за него ссориться. Ведь он зрелый мужчина в расцвете сил. И постарше его женятся на молодых красивых девушках. Так часто бывает. Чаще, чем прежде. Теперь никто не считает это глупостью. Да и что тут глупого…

Он хотел было развить в мечтах эту тему. Почему бы и нет? Ведь словно открыл ящик комода, который считал пустым, а там полным-полно всякой всячины. Итак, если он еще раз…

Но нет, он отбросил это искушение. Ему известно кое-что получше.

Мрачно улыбаясь, он слышал собственный голос:

«Нет, детка, это невозможно».

«Но почему же?»

«Ты должна выбрать сверстника».

«Но мне нужен ты!»

«Ах, это пройдет…»

«Никогда!»

«Позже ты будешь меня благодарить».

Он видел, как уходит, оставив ее неутешной.

Прекрасный поступок. Он удержит молодую девушку, по сути еще ребенка, от ошибки и не изменит Анне. Превратится в одинокого седого чудака, погруженного в себя, обделенного судьбой. Полюбит книги. Наверняка начнет читать великих философов. Перед портретом Анны всегда будет ставить свежие цветы. И раз в неделю, по воскресеньям, посещать кладбище. Он увидел себя там у могилы, со шляпой в руках. Кладбищенский садовник почтительно здоровается с ним, когда он идет обратно к выходу, одинокий и добродетельный.

Жалость к самому себе нахлынула с такой силой, что у него по щеке покатилась слеза. Под прикрытием газеты он поспешно смахнул ее. Бедняга. Всегда один. Но он будет примером и опорой для…

— Ну вот, опять ты закуриваешь. Он опустил газету на колени.

— Уже третья, — сказала она и, удивленно посмотрев на него, добавила: — Что с тобой? У тебя глаза заплаканные.

— Это от дыма, — ответил он. Мечты его разлетелись в прах.

— Вот видишь! Нельзя так много курить.

Он взглянул на нее сквозь слезы и со злостью рявкнул:

— Слушай, не зуди!

Оттенок

Когда я был маленьким, мы жили в Гааге в просторном старом доме. Позже, вспоминая этот дом, мать говорила, что он «отнимал уйму времени». Но она убирала его отнюдь не в одиночку. Кроме постоянной прислуги, жившей в доме, у нее была еще одна, приходящая, для черной работы. Эту необычайно толстую женщину звали Грета. Муж ее, Кеес, имел по нынешним временам редкую специальность: он был подручным у слесаря-водопроводчика. Меня ужасно удивляло, что такая толстая женщина, как Грета, может быть замужем. Жизнь еще не открыла мне, что многие мужчины находят в этом свою прелесть. Сам я восхищался тогда школьными учительницами, а они были худы как щепки.

В субботу после обеда Кеес всегда заходил за своей Гретой. Если она к тому времени не успевала домыть коридор, он терпеливо ждал на кухне и в своем темно-синем шерстяном костюме с жилетом и в солидной шляпе ничуть не был похож на подручного водопроводчика.

В те годы даже людям, ограниченным в средствах, приходилось вне работы наряжаться и пускать окружающим пыль в глаза: мол, у нас в семье полный достаток, — иначе собственные же собратья запишут их в бродяги. Лишь эксцентричные богачи могли разгуливать чуть ли не в лохмотьях, потому что деньги ставили их выше всех принятых норм.

Когда я в субботу после обеда заходил в кухню, Кеес всегда очень дружелюбно приветствовал меня.

У него было пышущее здоровьем лицо, светлые усы и веселые голубые глаза. Я совершенно не понимал, почему такой славный молодой парень женился на Грете. Из-за полноты она казалась мне ужасно старой.

— Ты, поди, опять в футбол играл? — говорил мне Кеес. — Сразу видно, заядлый футболист. Небось центральный нападающий.

В воодушевлении, с которым он рассуждал о моих предполагаемых успехах на футбольном поле, присутствовал какой-то своеобразный оттенок. Оно было и чрезмерным, и в то же время нет. Но поскольку мне хотелось быть таким, каким он меня представлял, я отвечал:

— Да, Кеес. — И разгуливал по кухне, стараясь казаться спортивнее и крепче, чем был на самом деле.

Школа моя находилась недалеко от нашего дома. Когда я вчера там проходил, то увидел, что здание наконец снесли, освободив место для новых больничных корпусов. Глядя на пустырь, я вспомнил один далекий день. Почему я поссорился тогда с Барендом, уже не помню. Помню только, что ссориться с ним было глупо, ведь он был отчаянный драчун и всегда ходил в окружении приятелей.

Так случилось и в тот день. Дружки насмешливо хихикали, а Баренд ни с того ни с сего влепил мне по носу. Я слизнул кровь и, сжав кулаки, ждал следующего удара в твердой уверенности, что его не избежать. В драке я мало стоил. Баренд и правда врезал мне еще, теперь по глазу, но тут сам бог вмешался.

Рядом со мной неожиданно вырос Кеес, на сей раз в рабочей спецовке. На поясе у него болтался мешочек, в котором он брал на работу завтрак, и голубая эмалированная фляжка. Из таких рабочие пили холодный чай.

— Пойдем-ка со мной, — сказал он, обнял меня за плечи, и я пошел, с трудом сдерживая слезы. Мальчишки за моей спиной улюлюкали. Кеес протянул мне свой носовой платок и сказал: — Вытри нос.

Я послушно выполнил и этот приказ. К счастью, платок у него был красный.

Дома я ничего не рассказывал о своем позорном поражении и со страхом ждал субботы. Ведь Кеес как-никак видел мое отступление и слышал вопли мальчишек. Он, конечно, глубоко во мне разочаровался. Но в субботу, когда я вошел в кухню, он, как обычно, приветливо поздоровался со мной. Моя мать стояла у газовой плиты, и Кеес сказал ей:

— Он отлично умеет драться, мефрау. Я случайно видел на этой неделе, как он дрался с четырьмя здоровыми парнями. Молодец мальчонка!

И опять в его голосе послышался тот странный оттенок. Я был тогда еще мал, чтобы уловить его смысл.

Лишь много позже я понял — это была ирония.

Странности

После ужина моя жена пошла в гости к неизвестной мне старой подруге.

Едва я остался один, как мое поведение утратило всякую логику. Сначала я отправился в ванную и во все горло пропел перед зеркалом. «Неге wе аге, out of cigarettes»[61] — классический опус Фэтса Уоллера, вполне отвечающий моим вокальным возможностям. В ванной хорошая акустика, поэтому мое пение звучит лучше, чем на самом деле. Когда песенка кончилась, я распахнул зеркальную дверцу аптечки, висевшей рядом с умывальником, и теперь мог увидеть себя и со спины. Долгое время я любовался своей спиной. Согласитесь, мы не так часто видим себя со спины. Наглядевшись досыта, я пошел в кухню и съел восемь вафель.