Затаив дыхание, я следил, как он шагал по Ветерингсханс. Медленно, но верно подошел к моему дому и поднялся лифтом на третий этаж.

Моя дверь.

На ней табличка: И. ФРООНСХООП.

Он вставил ключ в замочную скважину. Я закрыл глаза и стал молиться блаженному Лу: «Сделай так, чтобы она оказалась не очень уж страшной». Вам легко говорить, но жена-то у меня одна.

Он вошел в квартиру, и, к моему невыразимому облегчению, я увидел там собственную жену.

— Скорее дай мне рюмочку хереса! — воскликнул я — Иначе мне не отделаться от мерзкого вкуса «Адвокаата».

— «Адвокаата»? — удивленно переспросила она.

— Ну да, — кивнул я. — У меня сегодня хипповый день.

Собачка

В сельской гостинице, куда мы с двумя внуками приехали на пасхальные каникулы, уже несколько лет безвыездно квартировала некая пожилая чета. Когда они сидели в общей гостиной за своим постоянным столиком, сторонний наблюдатель неизбежно делал один-единственный вывод: перед ним отнюдь… гм… не блестящий образец супружества. Муж давным-давно выговорился и скис, не зная, куда девать такую прорву свободного времени. В жене его еще уцелела какая-то живость — она без конца вязала и болтала с мужем, нисколько не рассчитывая на его ответ. Иногда он вдруг нападал на нее:

— Больше не клади тут свое барахло. Тут должны лежать мои очки.

Она смиренно выполняла все его прихоти, обычно пустяковые.

Эту довольно безотрадную пару объединяло одно: страстная привязанность к Буффи, маленькой собачонке, тоже не первой молодости, которую я никогда не видел без костюма, так как хозяйка, боясь, что Буффи простудится, навязала для нее кучу всевозможной одежды. Только Буффи и могла еще вызвать радостную мину на лицах этих двух увядших людей. А тем самым незаметно примирить их и воодушевить.

— Посмотри, как она сидит, склонив головку.

— Да, чудесно, в самом деле.

После этого они ненадолго становились чуточку счастливее. К сожалению, Буффи была для них не только светом в окошке, но и серьезно отравляла им жизнь. Вы знаете мою почти безграничную объективность. Так вот, даже если я постараюсь быть объективным на все сто процентов, я все равно не погрешу против истины, сказав, что Буффи походила на непомерно большую крысу и характер у нее был более чем коварный.

Она так и норовила выскочить из засады и с наслаждением вонзить зубы в ногу какого-нибудь человека, спокойно гулявшего по саду.

Жалобы на нее лились потоком, в особенности летом, когда в гостинице было много постояльцев.

Трогательно было слушать, как эта пожилая чета напропалую защищала свою питомицу:

— Да не может быть. Наша Буффи — лапочка, она таких вещей не делает. Не иначе как вы ее напугали. Она же сама доброта.

По милости этой собачки супруги живут почти в полной изоляции. Разговаривает с ними только старик кельнер, так как всех постояльцев Буффи покусала, и не один раз.

Я рассказываю эти подробности, чтобы вам легче было понять, какой переворот в жизни этой пары всего за неделю учинила моя четырехлетняя внучка. Когда мы приехали и впервые вошли в гостиную, она прямиком направилась к их столику, села на корточки возле Буффи и сказала:

— Какая милая собачка. Можно мне ее погладить, сударыня?

Поскольку моя внучка обожает животных, ей хочется всех их погладить. По необъяснимым причинам она смертельно боится только бабочек.

— Ну конечно, деточка, погладь, — растроганно произнесла хозяйка. Муж, сияя, наблюдал за этой сценой. Он даже вдруг словно помолодел лет на десять. Картина и вправду была весьма волнующая.

Я боялся, что Буффи не замедлит тяпнуть внучку зубами, но она этого не сделала. Может быть, впервые почувствовала, что посторонний человек относится к ней с нежностью.

Наутро, когда мы еще лежали в постели, моя малышка с помощью кельнера отыскала номер этой пары, постучала в дверь и спросила:

— Сударыня, а можно мне еще поиграть с вашей милой собачкой?

— Ну конечно, дорогая. Входи.

Моя внучка скрасила этим людям целую неделю, разделив их нежность к чудовищу, которого все испуганно сторонились.

Поцелуй прокаженному.

Я даже слыхал однажды, как муж от души рассмеялся: только он опять сделал жене какой-то выговор, как моя внучка, не переставая гладить Буффи, сказала:

— На взрослых сердиться нельзя. Только на детей можно.

Огромная высота

Моросящий дождь загнал меня с раннего утра в пивную.

Это самое заурядное заведение, но хозяин его в утренние часы подает и кофе, правда только постоянным клиентам, из тех, что хотят взбодриться и, сидя в знакомой обстановке, немного повременить с первой порцией спиртного.

Я сел у печки и спросил кофе. Еще никого нет, подумал я.

Но, как выяснилось, ошибся, так как через несколько минут из туалета появился какой-то мужчина, нетвердой походкой прошел по залу и тоже сел возле печки.

— Дайте мне еще рюмочку коньяку, — сказал он и посмотрел на стенные часы, но те уже несколько лет стоят.

— Интересно, который час? — спросил он.

— Одиннадцать, — ответил я.

— Одиннадцать… — повторил он. — А я пью уже третью рюмку. Плохой нынче день.

Он с явным отвращением пригубил рюмку, принесенную хозяином, и сделал глоток так, словно пил азотную кислоту. Было ясно, что пить по утрам он не привык. Люди, которые регулярно пьют за завтраком, выглядят совсем иначе. Это был здоровый, жизнерадостный седой человек, в элегантном, сшитом на заказ костюме; он чувствовал себя не в своей тарелке в этом маленьком кабачке, который посещала довольно-таки сомнительная публика.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросил он.

— Пожалуй, подожду немного… — сказал я. — Еще только одиннадцать часов.

— Ах, для меня это, конечно, тоже слишком рано, — кивнул он. — Впрочем, я пью редко. По праздникам или когда сижу где-нибудь с хорошим другом. А так неделями не прикасаюсь к спиртному. Но сегодня…

Он страдальчески потряс седой головой. — Несуразная штука — жизнь, — сказал он и беспомощно посмотрел на меня. — Только решишь, что худо- бедно в ней разобрался, как вдруг- бац! — все снова переворачивается вверх тормашками. Мне вот шестьдесят один год. Я тридцать лет женат на милой, хорошей женщине. Она подарила мне трех мальчиков, и все трое крепко стоят на ногах. У нас шесть прелестных внуков. У меня отличное собственное дело. Живем мы в прекрасной, комфортабельной квартире на восьмом этаже. Со всеми удобствами. Чудесный вид из окна. Материальных затруднений у нас нет. На здоровье не жалуемся. Вы небось думаете, что мы счастливые люди, а? Он сделал еще глоток.

— Я всегда был энергичен и жизнерадостен и до сих пор такой, — продолжал он. — Я независим: у меня свой бизнес, состою в руководстве различных клубов и обществ. Мне это нравится. И без дела не сижу. Я, конечно, редко бываю по вечерам дома — то собрание, то еще что-нибудь, — но у моей жены есть прекрасный телевизор, она много читает и любит рукодельничать — вышивает и тому подобное. И вообще… после тридцати лет… Ведь все давным-давно обговорено, правда? Так вот и живем. И стоит ли что-нибудь менять?

Он снова тряхнул головой.

— Но жизнь чертовски странная штука. Это только кажется, будто все в ней понятно. Сегодня утром в половине девятого я, как всегда, собрался уходить. И на минуту заглянул в спальню. Жена стояла у открытого окна. Я подошел к ней, тоже посмотрел на улицу и сказал: «Огромная высота, а?» Восьмой этаж все-таки. Она кивнула: «Да. Я вот стою и думаю: один шаг- и никаких проблем». Вот так- бац! Словно обухом по голове. А мне-то всегда казалось, что она вполне довольна жизнью. Тут она вдруг рассмеялась и сказала: «Я пошутила. Иди-ка себе спокойненько в контору». Поцеловала меня в щеку и закрыла окно. Я ушел. Но не в контору, а сюда. И начал пить коньяк. Потому что я ничего не понимаю. После тридцати-то лет совместной жизни. Может быть, вы мне объясните?