О том, как их кормят, он говорит тем же благоговейным тоном, что и о своей хозяйке. За всю жизнь ему ни разу не доводилось обедать в таком благородном обществе, как здесь, рассказывает Дирк. Есть у него две соседки — пожилые дамы из тех, что до сих пор ревностно соблюдают традиции приличных домов. Так вот, поначалу ему туговато пришлось из-за ощутимого сословного барьера. Но он упор но тренировался в своей комнате и в конце концов так наловчился орудовать ножом и вилкой, что теперь совсем не выделяется на их фоне. Куда более серьезную проблем) воплощала в себе медсестра, которая регулярно раз неделю прикатывала на велосипеде, чтобы продраить им спины. В гигиенической пользе этого мероприятия Дирк ничуть не сомневается, но долгое время не мог постичь противоречивую логику того, что во время этой процедуры его почему-то просят снимать еще и подштанники. Лишь после упорной борьбы его врожденная стыдливость наконец сдалась.

— Сейчас-то мне уже все равно, но первый раз я стоял перед этой женщиной красный как помидор, а она смеется: мол, брось, чего уж там. Для меня же это было целое событие, хоть я и насмотрелся всякой всячины за сорок пять лет в Гааге — и прелестей, и гадостей. Только я всегда знал свое место. И вот сижу сейчас здесь, менеер, и думаю о том, как жил все это время. Душа моя спокойна, никто не скажет обо мне на Страшном суде: «Греховодник он был, этот Дирк».

Довольный он человек. Последний из довольных.

Из сборника «Вы будете смеяться» (1968)

Тишина и покой

Лето неудержимо близилось к концу, поэтому мы сказали «едем» и устремились из города, чтобы побыть несколько дней среди тишины и покоя. Даже тот, кто равнодушен к мирской суете, знает, что тишина и покой — плод самообмана. А создать его довольно просто. Не читайте за городом газет, не слушайте радио, не включайте телевизор. Освободив таким образом глаза и уши, составьте затем список запретных вещей, которых не будете касаться три дня, и у вас появится хотя и хрупкая, но вполне приемлемая основа для духовного расслабления.

Лес начал потихоньку одеваться в осенний наряд.

Там и сям виднелись одинокие бурые листочки, но большой пожар, который не потушить, еще ждал своего часа.

Правда, под огромным буком мы уже нашли явные признаки осени — хоровод огромных грязно-желтых грибов, которые каждую осень украшают дневное логово местного вампира.

Он прячется под землей.

А после захода солнца выходит на промысел.

Сначала из-под земли высовывается рука, потом нога — это доподлинно известно. Однажды я предложил жене ночью пойти к буку с карманным фонарем и посмотреть, нет ли там дыры, достаточной, чтобы пролезть человеку, вокруг которой плотными рядами стоят грибы, но, к счастью, она сказала: «Ни за какие деньги».

— Интересно, кого вампиру терзать в этой деревне? — я, когда мы проходили мимо того места. — Разве что одинокую девушку на автобусной остановке. Или…

— Избавь меня от своих нездоровых фантазий, — перебила она. — Мы приехали сюда ради тишины и покоя.

Я внес Дракулу в черный список запретных предметов, и мы с женой зашагали дальше. Целый час миновал в приятном молчании. Затем мы вышли к шоссе, которое ведет через лес. Оно было пустынно. Лишь на обочине стоял ярко-голубой автомобиль. Мы пересекли шоссе и сели отдохнуть на пологом живописном склоне.

— Как здесь спокойно! — сказала жена.

— Угу, — кивнул я.

Над головой пролетел реактивный самолет, перечеркивая все правила нашей игры. Но ведь всего не предусмотришь, верно?

— Березовая роща вон на том холме, должно быть, тоже очень красива, — сказала жена. — Мы там никогда не бывали.

— Да, не бывали.

— Может, сходим? — предложила она.

— Давай лучше отложим на завтра.

Честно говоря, не знаю, почему я сказал именно так, но все оказалось к лучшему. Вечером в деревенском трактире мы услышали, что примерно через час после нашего отдыха на живописном склоне полиция обнаружила в березовой роще- той самой, должно быть, тоже очень красивой — повесившегося на дереве человека. Он приехал из города. У него пятеро детей и масса забот. Голубой автомобиль принадлежал ему.

Таким образом, я поступил благоразумно, сказав жене: «Давай лучше отложим на завтра». Мальчишка, крутившийся возле полицейских, очень выразительно рассказывал, что человек этот висел на длиннющей веревке и его ноги не доставали до земли всего сантиметров десять. Поэтому издали казалось, будто он неподвижно стоит среди берез, чуть запрокинув голову, а лицо у него было такое, что мальчишка здорово струхнул. Да, слава богу, мы с женой не наткнулись на этого горемыку, иначе что бы осталось от нашей тишины и покоя?

И наутро мы в березовую рощу тоже не пошли. Следы трагического происшествия были, конечно, убраны, но все-таки… Люди ведь как дети. А вот лес не таков. Он стоит терпеливо и думает: «Вы же сами виноваты».

Хиппово

На днях, идя через парк Вондела, я заметил оживленную компанию хиппи: обступив какого-то господина, который упорно держался за каноны блаженного Лу,[51] они старались поколебать его в этой сомнительной вере. Но безуспешно. Постояв возле них некоторое время и видя, что сподвижник Лу от своих убеждений отказываться не намерен, я пошел дальше и был уже у ограды, когда меня вдруг окликнули по имени. Я не обернулся. Послышались быстрые шаги: меня догнала девушка-хиппи, деловито, точно выбирая обои, заглянула мне в лицо и крикнула:

— Это не он!

А затем посеменила обратно к своим друзьям. Небольшое хипповое приключение, которое внезапно озарило этот день новым светом. Когда уже пятьдесят четыре года каждое утро просыпаешься с одной и той же скучной мыслью, что ты — это ты, приятно узнать от стороннего объективного наблюдателя, что ты — это не ты. Исполненный ощущения свободы от самого себя, я вышел в город другим человеком, с которым еще не был знаком и жизненные привычки которого мне только предстояло изучить.

Посмотрим, что он будет делать, подумал я, с интересом наблюдая, как он прошел к Лейдсеплейн и сел там на скамейку, что я и сам обычно охотно делаю. Случившийся рядом полицейский бросил на него холодный взгляд, но не арестовал.

Значит, его не разыскивают, решил я. А может быть, как принято писать в газетах, «хорошо известен полиции»

Вдруг он встал, целеустремленно вошел в кафе, которого я сторонюсь как чумы, и заказал рюмочку «Адвокаата» со сбитыми сливками — тошнотворное дамское лакомство, которым всегда по праздникам терзали гостей в доме моих родителей. Пока он ел его ложечкой, я думал: дело принимает опасный оборот. Если остаток жизни мне придется жрать один только «Адвокаат» лишь потому, что этот напиток ему нравится, я предпочту вступить в Общество трезвости.

К счастью, вторую порцию он не заказал, а направился в туалет помыть руки и при этом долго и внимательно рассматривал себя в зеркало.

Все-таки он на меня похож, подумал я.

Но когда он выходил из кафе, кельнер сказал:

— До свидания, господин Фроонсхооп.

Я немного встревожился. Сперва «Адвокаат», а теперь вот — господин Фроонсхооп. Глядишь, дальше выяснится что я женат на очень скверной женщине и торгую дамскими корсетами. Все может быть.

Пожалуй, лучше вернуться к хиппи и сказать им, что я — это я, пришло мне в голову.

Но он не захотел.

Он вошел в магазин и купил самый отвратительный гал стук, какой я когда-либо видел. Восемь гульденов семьдесят пять центов — кошке под хвост, но у него при себе довольно много денег, намного больше, чем у меня, заметил я и решил, что это прекрасно. После покупки галстука он съел в закусочной Коотье бутерброд с крабами, которых я совершенно не переношу. Потом снова зашел в кафе, где я никогда не бываю, и, представьте себе, опять заказал «Адвокаат».

Мне стало не до смеха — тошнота подступила к горлу.