— Держи руку над свечкой, иначе она потухнет, — подсказала она, потому что теоретически она во всем этом здорово разбирается. Я подпалил ладонь, но, к счастью, игра с огнем продолжалась не больше десяти минут.

— Хватит, — решила она. — Знаешь что? Возьми молоток и разбей стекло.

— Зачем портить машину! — воскликнул я. — Переночуй лучше у нас.

— Я хочу домой. В свою собственную постель. Я ненавижу чужие постели. — В ее голосе звучала непоколебимая решимость. — Ты сейчас ужасно похож на снеговика.

Хорошо, снеговик притащил с чердака ящик с инструментами и сказал:

— Отойди в сторону, чтобы не задело осколками.

Она отошла на несколько шагов. Бум! Между прочим, чтобы расколотить такое стекло, требуется недюжинная сила.

— Ну вот, — сказал я наконец, — готово.

Словно птичка, приникла она к двери нашего дома и пролепетала:

— Послушай…

— Что еще?

— Это не моя машина. Я только сейчас заметила. Моя машина стоит на той стороне. Та-а-м.

Она показала рукой и, встретившись со мной взглядом, беспомощно сказала:

— Они так похожи.

Буря

Повинуясь волшебству Просперо, на сцене над терпящим крушение кораблем воспарил бесплотный дух эфира Ариэль. Из мрачного ущелья заколдованного острова, словно гад ползучий, явился Калибан. И на романтичном морском берегу, меж гигантских, в рост человека, раковин, расцвела стыдливая любовь Миранды и Фердинанда. Упал занавес перед антрактом, и зал разразился неудержимыми аплодисментами во славу шекспировского гения. Так глас богов сдвигает горы! Мы восстали со своих кресел.

— Ну как? — спросил я.

— Прекрасно, — сказала моя жена. — Кажется, я оставила включенным утюг.

— О…

И мы вернулись с очарованного острова в действительность сегодняшнего дня, который взяли в счет отгулов. Хорош денек, нечего сказать…

— Тогда быстрее домой. Может, успеем до конца антракта.

В такси я не выдержал и начал ворчать, потому что такое интермеццо не входило в мои планы на сегодняшний вечер.

— Кто же оставляет утюг включенным? — задал я риторический вопрос, глядя в спину таксиста.

— Ты же знаешь, мы так торопились… — сказала она.

Что верно, то верно. Дети иногда ведут самую настоящую тайную войну, чтобы помешать родителям развлечься вне дома. Они бесследно пропадают на улице и являются домой ровно без пяти восемь с разбитыми коленями, которые нужно промывать и перевязывать. Правда, в этот вечер обошлось без кровопролития. Зато была кошка. Дети принесли ее домой, потому что она «такая бедненькая». Я хотел было возвысить голос, но жена одним взглядом усмирила меня и после краткого раздумья разрешила оставить кошку до завтрашнего утра.

— Уже без десяти восемь, — напомнила она, пресекая мои возражения.

Ставить вопрос ребром значило бы потерять по крайней мере час. Мудрец остается в выигрыше, даже если не выигрывает ничего, кроме времени…

— Может быть, кошка выключила утюг. Из благодарности, — заметил я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. Но ответа не последовало: жена сидела с отсутствующим видом, глядя перед собой невидящими глазами. Должно быть, точно так же она воспринимала и Шекспира последний час, думая во время грациозного полета Ариэля: «Вот огонь охватил гладильную доску», а при звуках горестной жалобы Просперо определенно зная: «…а теперь занялись шторы». Такие мысли не в силах прогнать даже игра гениального актера.

— Подождите нас немного, — сказал я шоферу, когда машина остановилась у нашей двери. Дом, слава богу, был на месте. Когда я вошел в прихожую, жена была уже там.

Она стояла у книжного шкафа, бледная от страха.

— Что еще стряслось? — спросил я. — Ведь ничего не горит.

— Дети исчезли! — горестно воскликнула она.

Кровати действительно были пусты — на них даже не ложились. А ведь уже одиннадцатый час. Может быть, дети тайком ходят на танцы? Я было представил себе стоптанные бальные туфельки, но жена тем временем бросилась на поиски.

Мы нашли их в сквере — с блюдечком молока и куском колбасы.

— Кошка выскочила в окно, — печально сообщил мне сын, — и сидит сейчас на дереве.

— Мы ничего не можем сделать… И звали ее, и еду показывали, а она не идет, — сказала дочка.

— Нужно позвонить в газету, — заявил какой-то профессиональный зевака. — Они пришлют кого-нибудь снять кошку.

Иные люди переоценивают возможности журналистики.

Ариэль был бы сейчас куда полезнее. Я рассыпался мелким бесом, щедро давая неопределенные обещания вроде «завтра с лестницей»… «пожарная команда»… «общество защиты животных» и в конце концов водворил детей по кроватям.

— Долго мне еще ждать? — поинтересовался в дверях шофер.

Я оторвал жену от нескончаемых прощальных объятий, и через несколько минут мы вновь очутились на очарованном острове.

— Скажи, этот утюг… — пробормотал я.

— Я знала, что он выключен, — шепнула жена. — Но я чувствовала: с детьми что-то не в порядке…

Просперо размахивал на сцене волшебным жезлом и видел сокрытое от нашего взора. Но все это, конечно, не более чем мужское самообольщение. Потому что каждая мать знает куда больше.

Амстердамцы

Выйдя около девяти утра из дому, я налетел на одетого в живописные обноски старика, который неожиданно останемся у меня перед носом и, хотя мы видели друг друга впервые, сразу же заговорил, словно продолжая прерванный рассказ:

— Встречаю я сейчас одного человека, а он и говорит: «Старина, да ты никак с утра пьян». Я ему так вежливо отвечаю: «Нет, менеер, не с утра. А со вчерашнего дня». Потому что так оно и есть. Ежели от меня попахивает… этот-то господин мигом запах учуял, да и ты, друг, небось тоже… так вот ежели от меня и попахивает — сейчас, я имею в виду, — то это не с сегодняшнего, а со вчерашнего. Потому как вчера я действительно выпил, врать не буду. Мы с приятелем, с которым раньше на стройке вкалывали, улицу переходили возле площади Дам. Тут оно и случилось. Останавливается машина, из нее выходит какой-то господин и дает мне бутылку. Полную. «Держи», — говорит. Что ему в голову взбрело, не знаю, только после этого он сел в машину и сразу уехал. Мы с товарищем закричали ему вслед, поблагодарить хотели, как полагается приличным людям, но куда там… Его и след простыл. Тогда мы, значит, мой товарищ и я, садимся на скамейку и прикладываемся по очереди к этой бутылочке. Забористое зелье, но лучшее из лучших, это факт. Ах, дружище, как мы там сидели, мой товарищ и я, сидели и говорили, душевно говорили, вспоминали о былых годах. К примеру, о скоростном строительстве после первой мировой войны. Когда мы строили дома, которые можно было сковырнуть одним пальцем. И о том, как мы блюли понедельники. Потому что, слышь, понедельник для нас был святой день. И вторник тоже. Вторник я тоже уважал. Что говорить, золотое было времечко, милейший. Какой только халтуры мы в то время не делали — курам на смех. Ей-богу, не удивлюсь, если от всего этого камня на камне не осталось. Ну да что говорить — молодость, деньги в кармане, а покосится ли дом еще до того, как его подведут под крышу, это никого не волновало, пить мы от этого меньше не стали. С тех пор, конечно, полвека прошло, а все равно вспомнить приятно. Вот так-то. Но что было, то было, а что будет, поглядим, только мы, когда допили бутылку, спокойно разошлись по домам, не шумели, не хулиганили, другим-то ведь тоже отдохнуть надо. Вот почему говорить мне: «Ты с утра пьян» — значит ни за что ни про что опозорить мое доброе имя. Ведь сперва скажут мне, потом передадут другому, а завтра весь город решит, что я с утра напиваюсь. Поэтому я всегда и говорю: «Не болтай, не подумавши, о таких вещах». Я тоже могу сказать, что я видел, как ты выходил из одного подозрительного заведения. Но не говорю же. Я тебя уважаю.

Он посмотрел на меня с таким возмущением, что я счел за благо отступить в подъезд своего дома и переждать, пока он остынет. Но он еще долго стоял на крыльце, что-то бормоча и потрясая кулаками. Все-таки самой большой достопримечательностью Амстердама, на мой взгляд, были и остаются сами амстердамцы.