— Добрый день, герр доктор, — поздоровался он, приложив руку к козырьку.

Как же далеко в прошлом осталось то десятое мая.

Из сборника «Пинг-понг» (1954)

Сигара

С тех пор, как старый Блеекманс ушел на заслуженный отдых, он усвоил особую походку, при которой обувь снашивается меньше всего. Потому что, если ты сорок лет развозил хлеб, на большую пенсию рассчитывать не приходится. Хозяин обошелся с ним столь же предупредительно, как обходятся в игорном притоне с клиентом, просадившим все свое состояние: ему вручают билет третьего класса, чтобы он мог добраться домой. Теперь Блеекманс сидит на жесткой деревянной скамье, глазеет на всякие пустяки и вполне доволен жизнью, ибо он принадлежит к тем «простым душам», о которых Бальзак в свое время сказал: «Могу себе представить их лица, если господь бог позволит себе неуместную шутку и отлучится как раз в то время, когда их вызовут на Страшный суд».

Каждое утро в половине десятого Блеекманс выходил из своего пансиона и отправлялся на прогулку, глазея на все то, чем можно полюбоваться задаром. При этом его путь всегда лежал мимо здания местного банка, и вчера оттуда как раз выходил толстый бизнесмен, такой энергичный, что, подлетая к своей машине, сбил Блеекманса с ног.

— Ушиб я тебя? — спросил он, когда старик кое-как поднялся.

— Нет, менеер, ничего, к счастью, все обошлось, — робко ответил отставной разносчик хлеба.

Тот, другой, кивнул с руководящим видом.

— На-ка, закури, — сказал он, доставая портсигар.

Машина умчалась, а Блеекманс остался стоять с сигарой в руке. Сигара была красивая, большая, перехваченная элегантным золотым пояском. Поскольку моросил нудный дождик, старик поспешил укрыться со своей сигарой в подворотне и осторожно понюхал подарок.

«Не иначе как целый гульден ей цена», — с воодушевлением подумал Блеекманс. Расстегнул пальто, заботливо упрятал сигару в нагрудный карман и стал рассуждать сам с собой, как извлечь возможно больше из блаженного источника наслаждения, нежданно попавшего ему в руки.

Он размышлял: выкурить ее надо бы в помещении, где не холодно и можно удобно посидеть на хорошем стуле и откуда тебя не прогонят.

Ему пришло на ум вернуться к себе в пансион, но от этого плана он тотчас же отказался: прежде, еще до выхода на пенсию, когда он мог иногда позволить себе роскошь выкурить в воскресенье сигару, квартирная хозяйка постоянно отравляла ему эти столь редкие миги наслаждения, устраивая скандалы из-за занавесок, которые якобы портятся от дыма. Так что пойти домой — это не решение вопроса; зайти в винный погребок он не может — нет денег, а павильончик автобусной остановки на площади его не вполне устраивает — там сквозняк.

Так он и стоял в подворотне, терзаемый сомнениями, и вдруг в голове у него мелькнула мысль о публичной читальне. Она не так давно открылась у них в городке, и, хотя другие старички уже через неделю после этого знаменательного события рассказывали, что там можно посидеть задаром, у самого Блеекманса до сих пор не хватало смелости посетить ее. Но теперь драгоценная сигара придала ему сил.

«Вот там я ее и выкурю», — решил он и целеустремленно двинулся в путь. Всю дорогу он прикрывал грудь рукой, защищая сигару на случай столкновения с не в меру торопливым встречным прохожим, а когда гардеробщик в читальне велел ему снять верхнюю одежду, он высвободился из своего видавшего виды пальто с величайшей осторожностью.

В читальне и правда были хорошие стулья и приятная температура. Блеекманс взял из шкафа толстую книгу и, удобно усевшись, раскрыл ее. Поскольку это оказался том энциклопедии на букву «Г», он, с трудом по слогам складывая слова, прочитал статью о Гран-Чако,[25] подивился на сорок тысяч индейцев, живущих там по берегам рек, и постепенно пришел в достаточно блаженное расположение духа, чтобы приступить к сигаре.

Золотой поясок он срывать не стал. С величайшим тщанием откусил кончик сигары и подул в нее. Потом, желая продлить удовольствие, медленно достал спички.

— Менеер, — услышал он вдруг, — здесь курить запрещается.

Блеекманс покраснел и извинился перед местной блюстительницей порядка. Он снова укрыл сигару в нагрудном кармане, спрятал и спички. Куда теперь? Он еще немного посидел, погруженный в мечты, услышал вдали протяжный вопль паровоза и вдруг вспомнил про зал ожидания на вокзале. Да, конечно, это то, что нужно. Туда тоже пускают задаром.

Именно потому, что он чувствовал себя так неуверенно в читальне — этом прибежище высоколобых, — он не решался сразу встать и уйти. Дочитал до конца о Гран-Чако и стал прогрызаться сквозь биографию кардинала Гранвель,[26] но, дойдя до Кровавого совета,[27] расстроился и захлопнул книгу.

— Разрешите подать вам пальто? — спросил гардеробщик.

— Буду очень благодарен, — ответил старик.

Опасаясь, как бы во время этой процедуры не придавить сигару, Блеекманс положил ее на столик и сунул руки в рукава пальто.

— О, большое вам спасибо, — сказал служитель, — сигара — высший класс. Выкурю ее с толком, на свободе.

И он осторожно сунул сигару во внутренний карман.

Слово

Меня послали в одно государственное учреждение за материалом, за которым редакция моей газеты охотилась уже давно. Обойдя пять комнат, не имевших отношения к делу, я наконец оказался у нужного окошка, за которым человек тридцать обоего пола что-то писали, всем своим видом изображая кипучую деятельность.

— Ну да, вы уже не первый раз обращаетесь за этим материалом, не так ли? — сказал чиновник, подошедший, чтобы выслушать мой вопрос. — Что ж, он почти готов. Осталось только эпибрировать. Так что заходите на той неделе…

— Хорошо, — сказал я и отправился восвояси.

Но, идя по коридору, я задумался: что же это за термин такой — эпибрировать? Апробировать, визировать, координировать — такое я слышал, но слово «эпибрировать» было мне совершенно незнакомо. Я представил себе разговор, который сейчас произойдет у меня с моим шефом. «Ну, где же материал?» — «Его еще должны эпибрировать». — «Это еще что такое?» — «Понятия не имею»… Я буду выглядеть дурак дураком. Хотя слишком явно обнаруживать свое невежество всегда неприятно, я после непродолжительной внутренней борьбы вернулся и вошел прямо в зал. Тридцать пишущих все как один отложили в сторону свои административные перья и благожелательно воззрились на меня.

— Да, менеер, что вам угодно? — спросил тот самый чиновник.

— Я хочу узнать, — через силу выговорил я, — вы только что употребили слово «эпибрировать»… Наверное, мой вопрос покажется вам глупым, но что, в сущности, это значит?

Ропот одобрения пробежал по рядам, и тот самый чиновник тоже выглядел немного взволнованным; он схватил меня за руку и произнес:

— Воистину, менеер, это достопримечательная минута.

— Почему?

— Потому что вы спросили, что это значит. А это не значит ничего. Это просто слово. Я сам его придумал. Однажды у нашего окошечка появился надоедливый посетитель, он приставал к нам, чтобы мы поторопились с вопросом, решение которого требовало времени. Я сказал: «Менеер, вы совершенно правы, но дайте нам еще недельку, дело надо эпибрировать». Слово родилось у меня само собой, от полноты душевной. Подействовало оно великолепно: посетитель успокоился и ушел.

Это слово скоро стало незаменимым. Ибо оказалось, что оно бывает кстати в любой мыслимой ситуации. «Нет, менеера Фредерикса нет на месте, сегодня он всю вторую половину дня занят эпибрацией». В ответ посетитель говорит «а-а» и смиряется, неохотно, но почтительно. Полезно бывает дать непосвященному папку с делом и сказать: «Будьте добры, проэпибрируйте это». В таких случаях лицо, получившее папку, удирает и делает с ней что-то такое, что, по его ощущению, наиболее близко соответствует смыслу этого завораживающего слова. Однажды, — рассказывал чиновник, — мы даже поставили на стол к одному из наших высших начальников коробочку с губкой и написали сопроводительную записку: «Не будете ли Вы так добры лично проэпибрировать дырочки на этой губке?» На следующее утро начальник, интеллигентный человек, имеющий ученую степень, написал на той же записке: «Губку исследовал, все в порядке». Как видите, он поступил осмотрительно. Умолчал о своем неведении, но и не попался на эпибрацию.