Степан возмутился — в такой момент, когда погибли люди, когда можно и нужно поднимать рабочих, о каких лавристах может идти речь. Но Халтурин сдержался и даже заставил себя рассмеяться.

— А вы меня не предавайте. Хотя вот только что у меня Русанов был, с лавристами близок, а сам напросился участвовать да посоветовал листовку отпечатать.

— Это мысль. Вы написали листовку?

— Зачем же я, рабочие с патронного сегодня напишут.

— Завтра же постараемся в нашей типографии отпечатать. Ну что ж, Степан Николаевич, придем. Только учтите опыт Казанской демонстрации, захватите револьверы, если они у вас имеются, а нет, так кастеты да кинжалы, драка может быть и посерьезней той, что в семьдесят шестом году была.

Тепло распрощавшись, Халтурин и Хохлов ушли.

Ночью у Русанова начался жар, воспаление легких протекало очень тяжело, сказалось истощение, беготня из конца в конец города. Две недели больной метался, порой впадая в полузабытье. Кто-то приходил к нему в каморку, приносили лекарства, еду. Пробуждаясь ночью, Русанов часто видел около своей постели чью-то склонившуюся фигуру, но кто это был, он не помнил.

Только в последних числах декабря болезнь пошла на спад, и к Русанову медленно возвращались сознание и память.

Мурашкинцев, навещавший его чаще других, стал единственным человеком, связывающим больного с внешним миром. Не позволяя Русанову подниматься с постели и много говорить, он часами просиживал у него, болтая без умолку.

— Ты, брат, не ко времени хвораешь, тут у нас такое творится!..

— Постой, постой, ведь я свалился как раз накануне похорон убитых на патронном заводе рабочих. А как хоронили, кто был, я и не знаю.

— Да, долго же ты провалялся, там дело было. Сначала листовку выпустил кружок рабочих завода, сильная листовка, ее, наверное, Халтурин писал.

— Нет, я помню, что Халтурин только какой-то набросок сделал, а писать поручил самим рабочим. У тебя нет листовки?

— Я принес один экземпляр тебе. Тут, в твоей комнате, пока ты болей был, мы целый склад наших изданий сделали.

— Посмотри, может, найдешь.

— Для этого тебе нужно приподняться, мы постель уложили книгами и брошюрами, а сверху матрац накинули да одеялом прикрыли. Если обыск какой, то больного без памяти тревожить не будут.

Русанов с трудом приподнялся, и Мурашкинцев вытащил пачку прокламаций, перелистал их и подал одну Русанову.

— Читай.

Русанов прочел:

— «Товарищи!

Долго ли еще будем терпеть мы всякие несправедливости?

Кровь убитых братьев наших из земли взывает к нам!

Стоны больных, ставших жертвою взрыва, и вопли несчастных семейств оглашают воздух; только заскорузлые сердца бесчувственных капиталистов могут не содрогаться при этих звуках!

Ужели мы останемся глухи к таким вопиющим явлениям?

Ужели сердца наши превратились в бесчувственные камни, не способные ощущать печалей и радостей?

Ужели, наконец, мы утратили чувство самосохранения? Ведь с каждым из нас может случиться то же самое, что было с несчастными товарищами нашими!!

Кто поручится за то, что кого-нибудь из нас завтра же не постигнет такое же несчастье.

…Во имя справедливости, во имя убитых товарищей наших, во имя всего святого мы должны соединиться для общего протеста против бесчеловечной начальнической оценки, должны заявить начальству, что оно обязано дать средства для поддержания жизни всех семейств, которых постигло жестокое несчастье вследствие нерадения того же самого начальства.

Если начальство не послушает наших заявлений, то соберем наши трудовые гроши для помощи семействам несчастных и тем докажем наше полнейшее презрение этому извергу человечества!

Мы знаем, что только трусы и негодяи не согласятся протестовать против этой вопиющей несправедливости. Пусть ябедники и лицемеры виляют перед начальством, как суки хвостом: мы будем презирать и их!»

— Хорошо написано, от души, а ведь сами писали, никто не помогал.

— А они в нашей помощи и не нуждаются. Смотри, вон Халтурин сколько читает, «Голос» и «Новое время» не пропускает, «Русские ведомости» он изучил, и я сам видел вырезки, которые у него на окне лежат. Он какой-то статистический материал подбирает.

— Да, читает он много, и кажется мне, что больше нас с тобой, да и с большим толком. Я как-то раз заскочил к нему, только поздороваться успел, а он сразу: «А читал, Сергеич, как Головачов-то в «Отечественных» расписался? Чуть-чуть не революцией припугнул начальство». А я тогда и не читал Головачова.

— Я, знаешь ли, заметил, что Халтурин и его кружок рабочих вынашивают планы образования своей собственной самостоятельной организации. Ты только приглядись, как они вслушиваются в то, что говорят и лавристы и бунтари. Только мы, лавристы, им больше по душе, от нас можно узнать и о социальных вопросах на западе, о быте, нравах и требованиях рабочего люда в Европе, Америке, о рабочих партиях.

— А ты на похоронах был?

— Нет, лавристы отказались участвовать в них.

Между тем похороны рабочих патронного завода, погибших при взрыве, вылились в яркую демонстрацию.

Хоронили 9 декабря. Патронный завод не работал, так как к 10 часам утра свыше тысячи человек рабочих, оставив мастерские, собрались у ворот завода. Рабочие были одеты в свое лучшее платье, толпа настороженно и хмуро молчала. Пришли и бунтари во главе с Плехановым. Мороз стоял лютый, люди замерзли, говорить не хотелось. Народники были разочарованы. Они приготовились митинговать, а тут… Осинский невесело пошутил: «Нет, господа, революцию нужно делать летом, в этакий мороз никого не расшевелишь». Халтурин услышал его слова:

— Подождите, время для разговоров еще не приспело, нужно от завода отойти.

Пока шли к кладбищу в сопровождении городовых, стояли над могилами, все было спокойно. Казалось, что сейчас все разойдутся. Как вдруг на одну из крайних могил вскочил рыжий рабочий, кладовщик с завода Феофанов.

— Господа, — начал он, — мы хороним сегодня шесть жертв, убитых не турками, а попечительным начальством…

Заверещали свистки городовых, околоточный подскочил к оратору.

— Я вас арестую!..

Да не тут-то было. Рабочие накинулись на полицию, Феофанова оттеснили, и он исчез в толпе. Околоточный испугался и начал извиняться:

— Ведь я же не могу иначе, господа, я сам отвечаю за беспорядки перед начальством.

— Вот мы тебя вздуем, так ты впредь не будешь соваться куда не следует!

Кто-то из рабочих сжалился:

— Братцы, что ж мы их бить будем, нас много, их мало, стыдно нам с ними связываться. Пускай себе идут по домам, никого из нас тронуть не посмеют!

Халтурин и Осинский загнали пристава за могилу, стоят, смеются, кулаки показывают, а тот от бессилия только ругается. Рабочие окружили оратора и, ругая начальство, пошли с кладбища, но тут вмешались бунтари, конспираторы они опытные, знали все повадки шпионов. Посоветовали оратора на извозчике отправить, а чтобы никто за ним не проследил, велели рабочим с места не трогаться и за полицией глядеть.

Рабочие стали расходиться, но городовой выхватил свисток и давай призывать на помощь. Намяли ему бока, вырвали свисток. Городовой в ярости орал:

— Это бунт, вы все ответите за это, это вам так не пройдет!!

Рабочие обозлились:

— Помалкивай, покуда бока целы!

А городовой распалился совсем;

— Я исполняю свою обязанность, а вы бунтовщики! — Да так и поперхнулся, увидев бунтарей, которых заприметил еще на Казанской площади во время демонстрации. А те кланяются ему, хохочут, говорят:

— Очень приятно встретиться со старым знакомым, надеемся, что это не в последний раз.

Хорошее впечатление произвели действия рабочих, и бунтари остались довольны, и рабочие на других заводах тоже подняли головы.

ГЛАВА V

СЕВЕРНЫЙ СОЮЗ РУССКИХ РАБОЧИХ