— А справятся ли здесь без вас?

— Справятся, конечно, справятся, ведь какие люди выросли — Моисеенко, Абраменков, Дорофеев! В организации они недавно, а будто всю жизнь только и делали, что рабочим движением да кружками руководили.

— Ну что ж, тогда надо пытаться. Да и то, вам нужно уехать, Степан Николаевич, боюсь, полиция на ваш след напала, уж больно вы неосторожно с завода на завод порхаете, речи говорите, особенно когда деньги для рабочих новой бумагопрядильни собирали. Вас наверняка заметили шпионы.

— В нашем деле без риску нельзя, не мне вам об этом толковать-то. Вы когда в Москву собираетесь?

— Пока поживу в Питере, а вы не теряйте время и поезжайте в Нижний.

— Вот и хорошо, пока вы в Питере сколачивать кружки будете, я там на Волге и на Урале отрасли создам.

Две недели Халтурин готовился к отъезду. Задержали аресты среди рабочих, начавшиеся в конце апреля. Халтурин был обеспокоен не на шутку. И хотя ему самому грозила тюрьма, он не покидал Петербурга, продолжая работать на Сампсоньевском вагоностроительном заводе.

Только 22 мая, уволившись с работы, Степан Николаевич выехал в Нижний.

Землевольцы дали Халтурину адрес Анны Васильевны Якимовой, которую Степан и разыскал, но не в Нижнем, а в Сормове.

В 1878 году Анне Васильевне Якимовой исполнилось всего двадцать два года. Но это не помешало ей стать уже заметной фигурой среди народников. Она судилась по процессу 19З-х, но была оправдана. Выбравшись из Петербурга, Якимова уехала в Сормово, чтобы здесь вести пропаганду среди рабочих завода наследников Бенардаки.

Халтурина под фамилией Королева Степана Николаевича, бахмутского мещанина, также приняли слесарем на завод «наследников». Сормово разрасталось, помимо старого судостроительного завода выросли новые: механический, чугунолитейный, паровозостроительный. Бывшее село превратилось в рабочий поселок. Правда, пока еще незначительная часть жителей его были здесь постоянными обитальцами, основная масса рабочих проживала временно — уходила и приходила. Халтурина интересовали кадровые рабочие Сормова, местные старожилы, Якимова, наоборот, искала сближения с сезонниками. Среди сормовских рабочих народническая пропаганда велась сравнительно недавно и неумело. Между тем Халтурина сразу привлек этот «пролетарский заповедник». Халтурин решил, что именно здесь нужно создать филиал рабочей организации, отсюда завязывать связи с Уралом.

Через месяц после приезда в Нижний Халтурин был уже своим человеком в рабочих кружках Сормова. Сблизился он и с Якимовой. В этой молодой женщине Халтурина привлекал ее задор, отвага. Якимова явно тяготилась ведением исключительно пропагандистской работы и жаждала, как сама признавалась Халтурину, «живого дела».

— Знаете, Степан Николаевич, очень хочется что-нибудь решительное сделать. Слова надоели, и очень волнует то, что происходит теперь в столицах. Там люди вышли уже на площадь, не скрываются, как мы, по углам.

Халтурин слушал молча эти сетования и не разделял настроений Якимовой. Разве можно сравнить работу с рабочими с тем «вспышкопускательством», которым занимаются бунтари в столице.

Все это казалось Степану несерьезным и ненужным лихачеством, которое ощутимых плодов не приносит, а крови льется много, крови искренних, преданных революции людей.

Как бы утверждая Халтурина в правоте его взглядов на бунтарство, газеты приносили известия о расправе полиции с народниками. В Одессе несколько студентов университета оказали вооруженное сопротивление жандармам, явившимся их арестовать. «По приговору военного суда их повесили, и войска с музыкой прошли по их могилам». Якимова тяжело переживала это известие, да и Халтурин страдал.

Все чаще и чаще, узнавая о зверствах жандармов, казнях народников, знакомые интеллигенты говорили Халтурину о необходимости мести. Халтурин хмурился. Не отрицая террор вообще, он считал, что увлечение им пойдет только во вред политической борьбе рабочего класса. Террор не даст возможности окрепнуть рабочим организациям.

Вот и сейчас в Киеве какая-то Наташа Армфельд и братья Ивичевичи подняли стрельбу на улице, сопротивляясь аресту. Ивичевичей убили, Наташу схватили, и не миновать ей теперь виселицы.

В 1878 году совершался переворот в настроениях землевольцев. Те из них, кто выехал в деревни, поселились среди крестьян, мало-помалу начинают осознавать тщету своих усилий поднять дерев-ню на революцию. Поселения пустеют, пропагандисты бегут в города. И лишь немногие из них, оказавшись в городе, пытаются заняться пропагандой среди рабочих, большинство же, потеряв веру в народ, ищут связей с оппозиционными элементами «образованного общества», втягиваются в единоборство одиночек с государственной машиной царизма. Группа дезорганизаторов партии растет, ей рукоплещут недовольные, террор уже кажется им не средством обороны, а универсальным методом революционного наступления. Пропаганда народной революции отступает на второй план. Захват политической власти партией народников вдохновляет дезорганизаторов на новые и новые покушения.

А началось все с Трепова. Собственно, даже не с него, а с пресловутой «боголюбовской» истории в тюрьме. Экспансивные южане — Осинский, Попко, Брантер, приехав в Петербург, пылали местью и спорили о планах ее осуществления. Между тем северянка Вера Ивановна Засулич опередила их. 24 января 1878 года она скромно явилась на прием к градоначальнику Петербурга, дождалась своей очереди, вошла в кабинет, неся в одной руке прошение, другой же выхватила револьвер и выстрелила в Трепова, тяжело ранив генерала. Засулич схватили. Потом ее судил суд присяжных, но на суде вскрылись такие зверства генерала, такой произвол тюремных властей, что присяжные вынуждены были оправдать Засулич. Огромная толпа людей, ожидавшая решения суда, подхватила Засулич на руки, усадила в карету и проводила, громко выражая свои чувства восторга. Выстрел «скромной северянки», сочувствие тысяч людей ее подвигу, подлили масла в огонь. По всей России загремели выстрелы.

В Киеве, куда опять вернулся Осинский, был выслежен прокурор Котляревский. Ночью Осинский стрелял в него. Прокурор, лежа на земле, ревел от страха, но толстая шуба спасла его от пуль. Тогда-то у Осинского и зародилась мысль оповещать общество о всех террористических актах от имени «Исполнительного комитета», которого никто не выбирал, но так выглядело грозней. В марте 1878 года первая прокламация с оповещением о покушении на Котляревского и об убийстве шпиона Никонова в Ростове-на-Дону была расклеена на заборах Киева.

25 мая жандармский офицер Гейкинг был убит Попко. Софья Перовская, Александр Квятковский, Александр Михайлов, Фроленко, Баранников учинили целое сражение, пытаясь освободить осужденного по процессу 193-х Войнаральского.

Нервы России были напряжены, в такой атмосфере трудно было устоять, остаться в стороне от открытых схваток с правительством, они увлекали молодежь, и только твердая вера Халтурина и его товарищей по союзу в то, что террор не даст политических свобод рабочему классу, не вызовет революции, заставляла их продолжать организаторскую деятельность. В сознании целей и средств революционной борьбы бывшие ученики народников на голову переросли своих учителей. Но террор уже стал мешать работе неокрепшей и до конца не оформившейся организации. Усиление полицейских репрессий не могло не сказаться и на рабочем движении.

Даже Халтурина порой одолевала злоба. Хотелось очертя голову броситься в бой и бить, крушить ненавистных царей, генералов, жандармов, хозяев.

Якимова угадывала смену настроений Халтурина.

Однажды Анна Васильевна попросила Степана проводить ее домой после заседания кружка. На улице было уже темно, когда они выбрались из душной каморки и двинулись к станции железной дороги, соединяющей Сормово с Нижним. В вагоне никого. Якимова была взволнована, несколько раз порывалась что-то сказать, но не решалась. Халтурин молчал, удивленно поглядывая на свою спутницу.