— Вот, возьми. Тебе нужно что-нибудь съесть, а яблоки хорошо поднимают настроение.

Он бросил ей фрукт, она поймала его обеими руками. Она смотрела на переспелое яблоко, и по лицу у нее текли слезы.

— Оно выглядит в точности так, как я себя чувствую.

Дорн усмехнулся.

— Это предпочтительнее, чем если бы это произошло с твоей внешностью.

Сенета показала ему язык, но не сдержалась и улыбнулась.

— Тихо! — вдруг прошипел Дорн.

В мгновение ока выражение его лица сменилось с веселого на встревоженное. Он придвинулся ближе к подоконнику и отважился бросить на улицу осторожный взгляд, затем снова присел.

— У нас гости.

— Регориане? — испуганно поинтересовалась Сенета.

— Нет, группа молодых людей, — сказал Дорн. — Судя по всему, один из них ранен.

В следующее мгновение они услышали, как кто-то резко распахнул покосившуюся дверь. На первый этаж зашли несколько человек, дверь снова закрылась.

— Ты будешь приманкой, — прошептал воин, обращаясь к Сенете. — Наше счастье, это просто парочка нищих, которые ищут, где устроиться на ночлег.

В такой вере в собственную удачливость было что-то от невежества. Ни один нищий в этой местности не полезет в пустой дом, особенно в такой, где есть дверь. Слишком велика была опасность попасться в лапы городской стражи. Верховные судьи Рубежного оплота не понимали шуток, когда горожане выходили за рамки своего социального статуса. Нищие должны были спать на улице, бедные люди жили в северном квартале, торговцы — на востоке, а зажиточные горожане — на юге города. Нарушение основополагающих правил кастовой системы каралось жестоко. Вор мог красть, убийца убивать, но если нищий ложился в постель, то должен был понимать, что за это его могут повесить.

— Они поднимаются, — прошипел Дорн, занимая позицию рядом с дверным проемом. Обнажив короткий меч, он ждал незваных гостей.

Трухлявая деревянная лестница, ведущая с первого этажа в соседнюю комнату, скрипела под шагами полудюжины мужчины. Все они молчали и, судя по всему, никуда не спешили.

Сенета притворилась спящей, Дорн затаил дыхание.

— Там девушка, — сказал кто-то.

— Не причиняйте ей вреда, — произнес другой голос. — Может быть, она, как и мы, просто прячется.

В следующий миг в комнату вошел молодой человек с короткими темными волосами и трехдневной щетиной на лице.

Дорн прыгнул на него сзади, поднес к горлу острие короткого меча, развернул его за плечо лицом от себя, чтобы поставить его между собой и его спутниками.

У пленника Дорна в руках даже оружия не было, равно как и у остальных мужчин.

— Мы ничего вам не сделаем! — воскликнул один из мужчин.

— Отпустите его, нам не нужны неприятности, — произнес другой.

— Слишком поздно, — пророкотал Дорн. — Вы выбрали плохое место для игр. Что вам здесь нужно?

— То же самое мы могли бы спросить у вас, — сказал единственный в группе, которому по возрасту уже перевалило за тридцать. — Однако не хотелось бы начинать нашу встречу со лжи. Поэтому я предложил бы оставить этот вопрос без ответа и сменить тему.

Он был худощавым мужчиной с длинными светлыми волосами, крючковатым носом и узкими плечами. Одет он был в темно-коричневую робу с капюшоном и простые коричневые сапоги. Но больше всего бросались в глаза его молочно-серые глаза, которых он не сводил с Дорна. Два его младших спутника держали его под руки.

— Ты слепой, — презрительно заявил Дорн.

— А, вот и начинается, — произнес мужчина. — Я слепой, а вы наемник с юга континента. Видите, можно обойтись и без всех этих подначек и лжи. Поскольку вы прекрасно видите, что я не вооружен, я был бы вам благодарен, если бы вы отпустили моего друга Терека.

— Не вооружен? — проревел Дорн. — А это что такое? — Он вытащил из-за пояса своего пленника кинжал и показал остальным.

— Нож, — пояснил говоривший, когда один из сопровождающих что-то прошептал ему на ухо. — Такой, какой бывает у каждого второго мальчишки. Вы же не станете утверждать, что такой человек как вы будет бояться мальчишки с ножом.

— Когда он будет торчать у меня из спины, будет уже неважно, кому он принадлежал.

— Но он торчал за поясом у Терека, — заметил собеседник Дорна.

— Оставь это, Дорн, — произнесла Сенета, которая вела себя до сих пор очень сдержанно. — Думаю, они не опасны.

Дорн презрительно фыркнул и оттолкнул от себя мальчишку, прямо на руки товарищам. Затем швырнул ему кинжал, но парень не поймал его и вынужден был наклониться за ним.

Сенета сделала несколько шагов по направлению к группе мужчин. Дорн схватил ее за плечи, но та стряхнула его руки.

— Кто вы? — спросила она. — Что-то вроде вооруженного отряда горожан? Похожи на группу ученых. Зачем вы здесь? Что вам нужно в этом доме?

С каждым новым вопросом улыбка слепого мужчины становилась шире.

— У вас голос понежнее, чем у вашего спутника. Ваш запах кружит голову, а слова взвешены, но любопытство то же самое. Зачем мне говорить вам больше, чем ему?

— Именно по причине только что перечисленных отличий, — ответила Сенета.

Мужчина звонко рассмеялся.

— Вы полностью в моем вкусе. Этому миру не помешало бы больше таких женщин, как вы. Позвольте представиться, меня зовут Нарек, — он слегка поклонился и развел руками. — А эти молодые люди мои друзья, которые любят слушать меня и иногда одалживают мне свое зрение, как вы наверняка уже успели заметить.

Сенета подошла к Нареку, взяла его руку в свою. Дорн знал, что один из ее первых учителей в школе магов тоже был слепым. По ее рассказам, ему нравилось, когда во время разговора к нему прикасались, создавая ощущение близости и доверия. Похоже, Нарек тоже воспринял этот жест с удовольствием, хоть, как показалось Дорну, и по другой причине.

— Меня зовут Сенета, а моего спутника Дорн.

— Сенета, какое прекрасное имя для красивой девушки, — произнес Нарек, — а имя Дорн очень подходит наемнику. Вы хотите знать, что нужно слепому человеку в чужом доме? Я вам скажу. Защита! Мы с друзьями являемся чем-то вроде провозвестника гласа народа в Сером порубежье или хотя бы в Рубежном оплоте — мы на это надеемся. Мы принадлежим к числу людей, которые не принимают за чистую монету все, что рассказывают жрецы Регора. Не все, что они пытаются поведать нам, служит для укрепления веры или же душевного спокойствия горожан. В их словах проскальзывает эгоизм и алчность. Кроме того, они могут сказать слишком мало в ответ на множество вопросов, и иногда можно даже подумать, что они сами не знают, какой путь избрали для нас боги.

— А вы знаете? — спросила Сенета, хотя ответ, казалось, был очевиден.

— Нет, этого я не знаю, но я не стал бы спрашивать у слепого, поведет ли он меня. Так почему я должен доверять священникам, которые знают о воле господа не больше моего? Но хуже всего то, что они пытаются скрыть свою неуверенность, заставляя других людей жить в страхе и угрожая убить всех тех, кто не верит их словам.

Дорн знал людей подобного сорта, и теперь вот Нарек утверждает, что является одним из них. Они встречались на задних дворах или в отдаленных переулках и говорили со всяким, кто готов был слушать. Они произносили громкие речи, подбадривали людей или же подстрекали их изменить хоть что-то, но как только из-за угла показывался регорианин, они исчезали, словно заяц в своей норе, когда в небе над ним появлялся гриф. Эти люди любили произносить громкие речи, если у них находились слушатели, но изо всех сил старались избегать конфликтов. Нарек был чересчур самоуверен и слишком требователен для апостола справедливости. Им руководили и другие мотивы, в этом Дорн был уверен.

— Ты говоришь громкие фразы, кричишь об изменениях, но почему ты считаешь, что прав, а все остальные ошибаются?

— Глухого не отравить словами, парализованного не сломить пытками, а тот, кто не способен видеть, никогда не ослепнет. Слова священников говорят мне, что они — истинные слепцы. Ими руководит ненависть ко всем, кто мыслит не так, как они, кто отказывается плясать под их дудку. Если такова воля Регора, чтобы жрецы от его имени творили такую несправедливость среди людей, то мне становится интересно, почему мы должны прославлять такого бога, вместо того чтобы просто бояться его. Бьющая меня рука не превратит меня в раба. Я сам это сделаю, поблагодарив за побои. И сейчас настало время решать, хотим ли мы быть свободными людьми или являемся лишь рабами веры.