– Но мы обязаны это сделать! – твёрдо сказал Виктор.

– Ну, вот, совсем другое звучание! – оценил Барух. – Обязаны!.. Не «желаем удержать», а «обязаны удержать»!.. Совсем другой оборот!..

Виктор с поправкой согласился и выставил большой палец.

Лицо Шульмана осталось безучастным.

– История получается скверная… – вдруг заключил Виктор, и тут оживился бывший историк Борис Рябов.

– История всегда обладала прескверной привычкой надсмехаться над теми, кто её создаёт, – сказал он.

Шульман выразительно посмотрел на Виктора и сказал:

– То есть, если я правильно понимаю, история надсмехается над самими учёными-историками, верно? Почему бы тогда не вообразить себе другой сценарий, иной, так сказать, её ход?

Виктор ответил Шульману презрительным взглядом и с горечью в голосе заметил:

– У моего приятеля искажённое воображение. И у полстраны тоже…

– Правда? – удивился Барух.

– У полстраны очень искажённое воображение, – повторил Виктор. – А у вас, Барух?

– У меня? – Барух заглянул под простыню и с надеждой в голосе проговорил:

– Надеюсь, что после капитального ремонта этой штуковины, я, наконец-то, заживу как…

– Как еврей! – подсказал Шульман.

Барух сделал вид, что реплику Шульмана не расслышал.

– В Рязани, – проговорил он, – бывали сильные морозы, и зимой от упавших с крыш сосулек ежегодно по официальной статистике в среднем погибали по два человека, а, кроме того, приходилось месяцами жить без зарплаты, вне радостных дней, без душевного тепла и внимания… Всё это длилось бы бесконечно, если бы однажды не пришёл в гости добрый человек, Веня Колесов. Он подвёл меня к зеркалу, не сказал: «Посмотри, на кого ты похож!» Я посмотрел. «Что скажешь?» – спросил Веня. Я опустил глаза… Тогда мой приятель снял с этажерки географический атлас и, раскрыв его, ткнул пальцем в государство Израиль. Я тут же понял… «Бежать из этого мёрзлого мира, – решил я. – Не сбегу – окоченею…» Вам моя тогдашняя мысль не кажется странной?

Виктор сказал:

– Каков мир, таковы и мысли…

Вмешался Шульман:

– А в Израиле тепло, и зимой не скользко…

Барух опустил глаза под простыню, загадочным взглядом скользнул по белой шишке, а потом, подняв голову, признался:

– Если бы вы знали, как я жажду ощутить новую жизнь, насладиться, а порой… Порой я ломаю себе голову: «Что, если вдруг и здесь тоже…»

– Ломаешь голову? – возмутился Шульман. – Какая жестокость!..

Барух замер. В этот миг он напоминал человека, заснувшего с открытыми глазами.

Поднявшись со стула и пройдясь по комнате, Виктор напомнил:

– Согласно Аристотелю, мудрец должен искать не наслаждений, а отсутствие страданий.

Наступила тишина.

Барух вновь заглянул под одеяло, а Виктор, выждав, когда Барух закончит осмотр, предложил принести какое-нибудь чтиво.

– Книги? – презрительно засопел Барух. – Это хранилище людских страданий и ошибок?

– На ошибках учатся! – заметил Шульман.

Барух медленно посмотрел по сторонам.

– Если бы… – простонал он.

Шульман сказал:

– Эй, не ломай себе голову…

– Ладно, – отозвался Барух. – Лучше принесите пива…

Шульман обещал.

Барух перевёл взгляд на Виктора и плавным, неторопливым движением руки перекрестил его, прошептав: «Удачи тебе завтра!»

– Э-э-э! – вырвалось из груди Шульмана.

У Виктора ничего не вырвалось. О жесте нового еврея Баруха он подумал: «Когда желают удачи – годится всякое…»

Уходя, Шульман и Виктор оставили дверь приоткрытой.

– Поброжу по городу, – сказал Виктор. Его стало раскачивать с новой силой.

Шульман кивнул. Ему не терпелось вернуться к себе и закрыться в комнате, где туалет и душевая.

– Ладно, старина, – торопливо проговорил он, – поброди.

Виктор шагнул на тротуар и громко выругался.

– Так ведь он проваливается, – возмутился Виктор. – Этот чёртовый тротуар проваливается у меня под ногами.

– Это не страшно, – сказал Шульман, – завтра его отремонтируют. Может, даже сегодня… Вечером увидимся?

– Сегодня я работаю в ночь, – сказал Виктор.

– Тогда до завтра?

Виктор покачал головой:

– До послезавтра…

– Ну, да, разумеется, до послезавтра…Лишь бы Кфар-Даром обошлось без злобы…Ни к чему человечеству злоба…

Виктор криво усмехнулся:

– Кто тебе такое сказал?

– Приятели… – ответил Шульман. – Золя, Ремарк, Сол Беллоу и кто-то ещё…

Кфар-Даром,16-ое августа, 20.09.

В час, когда небо начинало темнеть, полковник выходил на просторную террасу своего домика, жадно вдыхал в себя остывающий воздух, а потом опускался в плетёное кресло, купленное им у бедуинов Иерухама, и подолгу слушал, как молчит пустыня. Наслушавшись вдоволь, он думал о разных вещах или вслух читал любимые стихи. Но особое удовольствие он испытывал, ощущая себя победителем пустыни, и даже упрямая мысль о том, что пустыня, должно быть, тщательно скрывает в себе некую неразгаданную тайну, нисколько его не смущала. Чувством необычайной гордости наполнялся и он, и каждый из поселенцев, когда на экскурсии в Кфар-Даром приезжали школьники, солдаты или новые репатрианты.

Днём, когда солнце стояло совсем уж высоко, в сонных складках дюн ютились светлые, робкие тени; теперь же, с наступлением вечера, тени выглядывали наружу, окрашивая себя в густые, тревожащие душу цвета. Со стороны моря прибежал оживший к вечеру ветер и, поворошив невесомые песчинки, внезапно притих, теряясь в толще остывающих песчаных гребней. Солнце чуть опустилось, потом ещё и ещё.

В прошлую ночь за окраиной Кфар-Даром слышалось властное завывание шакалов, и теперь, вспомнив об этих мерзких звуках, полковник брезгливо поморщился, а потом с почтением стал думать о людях, которые жили в этих краях много веков назад и которые над собою признавали лишь одну-единственную власть – волю Создателя…

«Только было это тогда, – подумал он, – когда пустыня никаких счетов с людьми не вела – разве что, люди с ней…».

Люди…

Пустыня…

Пустыня и люди…

Полковник снова поморщился и вдруг свесил голову на грудь, будто решил заглянуть в себя: перед глазами всплыла картина утренней встречи с поселенцами.

«Завтра…Неужели завтра?.. Как внезапно меняется мир… И люди… А я?.. Нет-нет… Я – нет… А что, если да?.. Завтра…Неужели я ошибаюсь, и моё лицо станет таким же озлобленным, как у тех, стоявших утром возле моей террасы?.. Ошибки… Случалось… На войне… Когда я ошибался – гибли люди… Но ведь… Сейчас – не война… Сейчас – недоразумение…А если так НУЖНО?.. Если НУЖНО, то… Наверное, так НУЖНО…Только…Мой дом здесь… Здесь…Мой дом…Дом мой…»

Полковник встряхнул головой, посмотрел на руки, закрыл глаза, открыл глаза, немного посвистел – пытался отвлечь себя от тяжёлых раздумий. Не удавалось. Тогда он снова закрыл глаза и мысленно перенёс себя в розовые комнаты большой белой виллы на окраине Ашдода, где давний сослуживец, а теперь директор фирмы, поставляющей за границу приборы ночного видения, водил его по бесконечным комнатам; винтовая лестница вела в похожую на маяк высокую круглую башню. «Тут комнаты для гостей», – объяснил отставной генерал. С окон башни были видны апельсиновые рощи и море. Потом, спустившись в гостиную, они хорошо ели, хорошо пили, а когда пришёл внук генерала, молодой лётчик, они хорошо пели песни времён шестидневной войны.

«Ты мог бы иметь такое же…», – сказал на прощание генерал.

Полковник открыл глаза, посмотрел на тёмные полосы в небе и посчитал, что с уходом дня, отломился ещё кусочек от его жизни…

«Нет, генерал, мне такое же ни к чему», – подумал полковник.

Сбоку пробежал торопливый ветерок, и воздух наполнился пылью.

«Утром люди смотрели на меня так, будто я… Ну, да, ну, да… Ведь тогда придти сюда и стать границей уговорил их я. А теперь нас…» – полковник ощутил чувство неприязни к звучанию собственного голоса.

Накатило далёкое…