Из опасения сбиться со счета я не стал отвлекаться, швыряя зверьков в проход между скалами по одному, а наловил нужное количество в удачно нашедшиеся в моих переметных сумах три пустых мешка из-под провизии, удобно устроился у прохода как перед камином, и принялся наслаждаться сменой цвета тумана, по-прежнему клубящегося между камнями-счетчиками.

Цвет менялся каждые три тушканчика, строго периодически вбрасываемые мной в клубящуюся межкаменную мглу, из чего я сделал вывод, что выбранная мной тактика принесла должные плоды. Конечно, если бы я смог поэкспериментировать подольше, а также мог видеть все те места, куда попадали тушканчики, я бы попробовал вывести корреляцию между цветом тумана и характером меняющейся местности. А так я просто стоял и любовался: сиреневый, ультрамариновый, васильковый, изумрудный, салатный, лимонный, шафрановьй, абрикосовый, апельсиновый, малиновый, вишневый... И когда мгла между камнями вновь приобрела столь ненавидимый мною раньше и столь горячо приветствуемый теперь серый цвет, я смело шагнул в пространство между скалами-счетчиками.

Ох, и пришлось же им сегодня посчитать! Тридцать три тушканчика (тридцать четвертого я выпустил, и он радостно запылил по степи), три кентавра и одно неизвестное живое существо непонятного предназначения, брошенное неведомым, но явно враждебным незнакомцем-колдуном. Тут немудрено и сбиться со счета! И

Именно об этом я и подумал, очутившись на другой стороне прохода, на солнечной зеленой полянке, так разительно контрастирующей с выгоревшей пыльной степью, покинутой мной с таким трудом и за такую высокую цену — тридцать три тушканчика!

Именно так я и подумал, потому что ни сэра Жеральда, ни Юниса тут не оказалось...

«Скалы-счетчики сбились со счета! — мелькнуло у меня в голове, — запутались в тушканчиках! Или же это я сам запутался в них? Эх, надо было швырнуть и тридцать четвертого!

А может, их было больше? Кинул пару штук лишних — и пожалуйста, все сместилось. У меня в глазах, наверное, посерело, вот я и принял за серый какой-то другой цвет. Либо прав оказался колдун, когда говорил, что скалы могут пропустить не более трех путников в день — без уточнения размеров путников. А остальных забрасывает куда попало — может, даже по другим направлениям, не только по двенадцати... И оказался я где-нибудь за сотни километров от своих друзей. Проскакать-то это расстояние можно, но куда, в какую сторону?»

Озираясь и оглядываясь, я заметил на зеленой полянке следы пребывания двух лошадей: трава была притоптана, примята, в самом центре полянки сильно выщипана, а в одном месте четко выделялся след большого копыта, глубоко вдавившего пучок травы в мягкую землю. Большое копыто слегка перекрывалось меньшим.

Пройдя еще несколько шагов, я заметил длинную зеленую стрелу, образованную из аккуратно выложенных в ряд пучков травы, направленную в ту же сторону, куда смотрело копыто.

«Сэр Жеральд и Юнис! — обрадовался я. — Это могли сделать только они!»

Прождав меня долгое время (пока я занимался ловлей необходимого количества тушканчиков) и не имея возможности вернуться назад (скалы-счетчики работали только в одном направлении, здесь я их и не заметил, они исчезли, либо превратились вот в эту пару кустов), мои друзья решили двигаться дальше следуя дракомпасу, а для меня «а всякий случай выложили стрелу, указывающую выбранное ими направление.

Сердце мое переполнилось теплыми чувствами, и я поскакал, временами чуть ли не взбрыкивая от их переизбытка, с вожделением глядя на волнующуюся повсюду сочную зеленую травку. Ох и вкусна, наверное! Да и, оценивая общее количество сорванной на полянке травы и количество, пошедшее на производство травяной стрелы, я заметил, что между ними существует явный дисбаланс: кто-то — сэр Жеральд или Юнис, а может, и они оба — явно прикладывался к срываемым пучкам! Да это и немудрено: она выглядела такой зеленой и сочной!

Я тоже потянулся было к траве и уже сорвал пучок — рукой, правда, не губами, хотя и очень хотелось: то ли сильно наклониться, то ли упасть на колени, — но, не успев отправить ее в рот, опомнился: да я же просто хочу есть! Мы столько времени скакали по пустой степи, наслаждаясь своими новыми телами, а потом я еще гонялся за тушканчиками — и все это время ничего не ел!

Требовалось восполнить большие затраты энергии.

Я на скаку обтер руки сорванным пучком свежей росистой травы — капли моей слюны смешались с падающими с него каплями росы... — и отшвырнул пучок в сторону. Не хватало еще окончательно стать лошадью! Да, в такой пропорции — сто килограммов рыцаря и четыреста килограммов коня — превращаться нельзя: конь перебарывает.

Требовалась подмога со стороны.

Я достал из переметной сумы кольцо домашней колбасы, вовсю пахнущей чесноком, и краюху хлеба, положенные колдуном на прощание. А я, помнится, еще подумал тогда: чего он такой заботливый? Укладывал, да еще приговаривал: пригодится. Есть захотите — обязательно съешьте, лучше любого лекарства будет... Оказывается, не зря положил. Есть хотелось зверски, по-лошадиному.

Однако желудок мой чуть не выпрыгнул наружу после первого же куска: колбаса оказалась конской! Обычно я ничего не имею против конины, но сейчас получалось почти людоедство... то есть конеедство... кентавроедство.

Запутавшись в определениях, я с трудом заставил себя проглотить кусок колбасы... сделанной, может быть, из твоего же собрата, почти родственника — это говорил во мне внутренний голос моей лошадиной половины — и таким образом почувствовал себя человеком.

Мне помог хлеб, ароматный и душистый: он елся приятно и легко, помогая забить запах конины, и я еще подумал, что хлеб — это воистину святая еда и если что у нас пока осталось в жизни святого, так это именно хлеб.

Есть больше не хотелось, но я продолжал смотреть с грустью на мягкую густую травку и думать о том, как бы славно порезвился здесь мой Малыш... Вот тут уж еды ему хватило бы надолго, даже если есть вдоволь, от пуза.

Если бы удалось нам сохранить своих лошадей... Но я вспомнил сухую и безводную степь и согласился, что там мы их наверняка потеряли бы. Колдун был прав: мы ведь скакали три дня и три ночи, не испытывая ни голода, ни жажды и питаясь только своими — и лошадиными — внутренними запасами На конях бы мы столько не проехали.

И все же я опасался за влияние столь большой лошадиной составляющей на человеческий организм. И не беспочвенно.

СНОВА ВМЕСТЕ

Сэра Жеральда и Юниса я увидел стоящими на вершине холма и вожделенно глядящими на пасущихся внизу кобылиц. Я нагнал их вовремя: они собирались спуститься вниз и лишь спорили, как именно следует это сделать: быстро или медленно? Сэр Жеральд настаивал, что спускаться необходимо медленно, дабы не спугнуть кобылиц и сэкономить силы, а Юнис предлагал броситься сломя голову, чтобы застать кобылиц врасплох.

— А убежать они и сами не убегут, — уверял он.

Ситуация показалась мне анекдотически знакомой, но выручать друзей предстояло всерьез.

— Колбасу ели? — выпалил я вместо приветствия. Они дружно замотали головами:

— Нет. С души воротит. Фрукты только, овощи, трав... Лошади мы, и ничто лошадиное нам не чуждо!

— Поехали с нами, — предложил Юнис, широким жестом указывая на кобылиц, — ты смотри, сколько их! На всех хватит.

— А дракон? — напомнил я.

— Да ну его, этого дракона, — рассеянно проговорил Юнис, наблюдая за игривыми перемещениями кобылиц, которые, вне всякого сомнения, заметили нас, но, по врожденному женскому коварству и кокетству, не подавали никакого вида. Юнис и сэр Жеральд не замечали такой маленькой хитрости, но моя человеческая сущность вскрыла ее подчистую.

— Поехали, — снова предложил Юнис. — Ты смотри, какие красавицы!

— Прекратите! — сорвался я на визг. — Мы должны съесть лошадей, а не лошади — нас!

Я вспомнил о лекарственных свойствах колбасы и силой заставил их проглотить по куску, как они ни отбрыкивались. Юнис попробовал сблевать, но я зажал ему мор... рот рукой и держал так, пока он не сглотнул. Он глотал со слезами на глазах, и они светились неизбывной лошадиной печалью по ушедшим собратьям...