Я беру пакет с венскими плюшками. Достаю плюшку и протягиваю бабушке.

— Давай махнемся? Меняю вкусную булочку на то старье, которое ты прячешь под одеялом.

Бабушка открывает глаза. Вид у нее сердитый.

— Мари, что ты здесь делаешь?

— Бабуль, это не Мари, это ее дочь, Изабелла.

Бабушка протирает глаза. Лицо ее грустно.

Она вздыхает.

— Ты не помнишь, я закрыла дверь?

— Бабуль, ты в доме престарелых. В «Гулльвиване». Тебе не нужно запирать дверь, для этого здесь есть специально обученный персонал.

Взгляд ее устремлен прямо перед собой.

— Ба, хочешь булочку?

Ноль реакции. Подбирая с пола обрывки фольги, я вспоминаю передачу с Янне Шаффером. Начинаю напевать на мотив песенки «Ты скажи, барашек наш»:

Бабушкино лицо расцветает. Она выпускает шляпу из рук и хватает булку. Я продолжаю, выуживая Матушку Театр из-под одеяла:

Бабушка рассеянно откусывает кусок булки. Неужели сработало?!

— Белла, все-то ты путаешь, — говорит вдруг бабушка и садится в кровати. — Шерсть — у барашка. У барашка шерсть, у волка шкура. Какая вкусная булочка, где ты ее купила? Случайно, не в той булочной на Риддаргат, ан, там такая сдоба — пальчики оближешь! Правда, в жаркий денек я и обычную булку со сливками съесть не прочь… Надо запереть дверь, ты не помнишь, я заперла дверь?

Проснувшись, я какое-то время не понимаю, где я. Словно запуталась головой в пододеяльнике. Сил никаких, как будто мне перекрыли кислород и я всю ночь задыхалась. Не могу найти очки. Вообще ни черта не вижу. По дороге в туалет со всей дури ударяюсь плечом об открытую дверь гардероба. Включаю свет в ванной — перегорает лампочка. Вставить линзы в темноте просто нереально. Беру стул и встаю на него, пытаясь дотянуться до верхней полки в шкафу в коридоре, где лежат запасные лампочки. Достаю упаковку, которая на поверку оказывается старой губкой, вслед за чем опрокидываю коробку с принадлежностями для шитья. Теперь пол в прихожей усыпан булавками, катушками ниток и спицами, и мне срочно нужно каким-то образом вставить линзы, пока я ни на что не наступила или еще чего-нибудь не разбила. Выхожу на лестничную площадку, чтобы воспользоваться зеркалом в лифте. Вставляю линзы. Выхожу из лифта. Дверь в мою квартиру захлопнулась. Я стою на лестничной площадке в мятой футболке и трусах. Нет, не может быть. Дергаю дверь. Она открывается. Фу-у. Вхожу и подбираю с пола всю дребедень. Завариваю себе чашку ананасового чая. (Пробник из журнала.) Вкус у него подозрительный, но от горячего чая становится легче. Отрезаю несколько кусков ветчины и раскладываю их на блюдце. Пытаюсь достойно начать этот день. За окном еще темно. Я усаживаюсь на диван с чашкой чая и пьесой про Плутовку и Луковку. У меня довольно много текста, но большую часть я уже вроде выучила. Послезавтра начинаем.

Подо мной медленно, но верно начинает разъезжаться диван. Я встаю и сдвигаю подушки.

Я смотрю прямо перед собой. Стараюсь не сводить глаз с дороги. Мокрый снег сползает по стеклу огромными кусками. Дворники с жужжанием ходят туда-сюда.

— Может, еще раз пройдемся по тексту?

Не понимаю, почему я так волнуюсь, подумаешь, с десяток детишек и пара милых училок. Наверное, это из-за того, что мне так и не удалось порепетировать в присутствии зрителей. Аня и Бьерн уже сто лет играют эту пьесу, а я только один-единственный раз выступила перед бабушкой — хотя какое там выступление, большую часть времени мы с ней дрались из-за шляпы.

— Конечно, — отвечает Аня, притормаживая и поглядывая по сторонам в поисках указателей.

Сзади раздаются сердитые гудки. По шоссе как-то не принято ездить со скоростью двадцать километров в час. Но Аня ничего не замечает, пытаясь найти нужный указатель. Фагерста, Риддархюттан? Кто-нибудь знает, где нам поворачивать?

— Ты уверена, что мы правильно едем? — спрашивает Бьерн с заднего сиденья.

— Да, они сказали, скоро должен быть указатель. Наверное, это чуть дальше. Проедем еще немного.

Аня жмет на педаль газа. Полный вперед! Она прибавляет ходу, решив обогнать грузовик, но потом передумывает и тормозит. Тормоз! Возвращается в правый ряд и снова едет за грузовиком. Причем так близко, что протяни руку — дотронешься до номеров.

— Ладно, поехали, — командует она. — В большом-пребольшом всемирном царстве, в маленьком-премаленьком шведском государстве, в картофельной стране жил да был маленький мальчик Луковка, который в один прекрасный день дал ростки…

— Я пробудился к жизни. Я лежу в темной влажной почве глубоко под землей, — сипит Бьерн с заднего сиденья.

— Утром шел дождь. Мальчик Луковка жадно пил.

— Я впитываю влагу, ведь она так полезна! — поет Бьерн.

— Весеннее солнце восходит над маленькой картофельной страной, теплеет. Синички порхают с ветки на ветку, жужжат насекомые. Мальчик Луковка вдруг почувствовал, как в его маленьком луковом теле просыпается непреодолимое желание, — с чувством произносит Аня.

— Простите, а можно вопрос? — перебиваю я. — Вы не задумывались, что делает лук в картофельной стране?

— Понятия не имею! Где же ему, по-твоему, быть, в луковой стране? — сипит Бьерн. — Так, продолжаем. Как тепло и приятно! Какое приятное чувство! Я так хотел бы дотянуться до солнца!

— Мальчик Луковка осторожно пустил хрупкий зеленый росток, пробившийся из земли, и подумал… Блин, вот же он! Черт бы побрал этот гребаный указатель, придется теперь разворачиваться!

— Фу, Плутовка, как грубо, что подумают дети!

— Лучше помоги найти, где бы мне развернуться, — интересно, а через разделительную нельзя?

Мне плохо. И не только потому, что у этой развалюхи, судя по всему, барахлит коробка передач — уж не знаю, в чем там дело, но только Аня ведет машину исключительно рывками: газ — тормоз, газ — тормоз, так что к горлу периодически подкатывает тошнота; мне плохо еще и от волнения, я все время убеждаю себя: да Господи, никто тебя не увидит, прекрати дергаться, подумаешь, пара училок и милые детишки, они по-любому будут в восторге, достаточно и того, что в их скучной школе происходит что-то новое и интересное. Что-то такое, что может отвлечь их от привычной зубрежки. Они будут хлопать в свои маленькие ладошки и замирать от восторга при одном появлении Матушки Театр. Сначала мы разыгрываем представление для малышей в десять утра, после чего обедаем с детьми в школьной столовой, а потом устраиваем второй показ после обеда.

— Слушай, Аня, а что случилось с моей предшественницей? Ну, с первой Матушкой Театр?

— Ой, это такая трагедия! Она покончила жизнь самоубийством.

Аня дает по тормозам, и микроавтобус резко останавливается у бетонного здания. Тормоз!

— Что, это здесь? Неужели приехали?! Это точно нужная школа? Да, смотрите, написано «Клокангордскулан», там, на стене, под граффити. Ладно. Хорошо. Нужно найти учительскую. Бьерн, начинай выгружать декорации, а мы с Беллой пойдем разберемся, что к чему.