Его расположение ко мне имело свои пределы. Он не дал своего телефона и на прощанье не просил, как это водится в таких случаях, не забывать его и навестить еще раз. Позабавился и удалил с глаз долой. Так сказать, облагодетельствовал, но не из каких-либо родственных чувств, а так, удовлетворив свой каприз. И больше не желает утруждать себя знакомством. До следующего случая. До очередной своей блажи.

Мелисса была в восторге от подарка, поздравляла меня от всей души, говорила, что я родилась в сорочке и судьба сама идет мне навстречу. Основной повод, из-за которого так остро понадобился автомобиль, отпал как раз тогда, когда я приехала в Лос-Анджелес на новенькой «Тойоте». Мелисса успела расстаться с «Поющими телеграммами». Потому что подвернулась другая работа, лучше оплачиваемая. И что было важнейшим преимуществом, там нашлось место и для меня, и мы будем целыми днями вместе, в прохладном помещении, и не придется носиться по душным улицам Лос-Анджелеса и стучаться в чужие дома, наподобие нищих попрошаек. В таком свете уже видела Мелисса свою недавнюю деятельность и сейчас с такой же искренностью поносила ее, как только что расхваливала на все лады.

У меня словно тяжесть свалилась с плеч. До того не хотелось мне работать «поющей телеграммой». Это было совершенно против моей натуры. И не потому, что я сноб. Нет. Я готова мыть посуду, делать любую нечистую работу, даже таскать тяжести наравне с мужчинами. Мелиссе этого не понять. Я пробовала объяснить ей, но отказалась от этой затеи.

Уж сколько я себя ни уговаривала, что нельзя огульно вешать ярлык на целый народ или расу и даже на социальную группу людей, это непорядочно, это одна из разновидностей расизма, и тем не менее есть такая прослойка и существует она во всех странах, отличаясь удивительным подобием, которую я не только презираю, так сказать, биологически, как человек, но и люто ненавижу социально. Это так называемый обслуживающий персонал. Профессиональные лакеи. Хорошо вышколенные холуи. Прислуживающие с ироничным, даже надменным, покровительственно-снисходительным видом. Носящие свою ливрейную униформу с не меньшим достоинством, чем отставные генералы свою золоченую мишуру. Откровенно презирающие тех, кто стоит ниже их: посудомоек в ресторанах, уборщиц в отелях, мальчиков-посыльных, из чьей среды они обычно сами происходят. И люто ненавидят, с трудом скрывая свои чувства за фальшивой улыбкой, тех, кого обслуживают, ставя тарелки с едой перед их носом или распахивая двери перед ними.

Это целая индустрия. Индустрия обслуживания. И в некоторых странах по своей численности она превзошла индустрию производства. То есть рабочий класс. А это значит, что там лакеев больше, чем рабочих.

На мой взгляд, они — один из самых опасных элементов в современном обществе. Это — взрывчатка, способная принести неисчислимый вред человечеству. Они — не революционеры. А, наоборот, чистейшей воды контрреволюционеры. Завистливые, жадные, аморальные люди. Бесстыжие. Их кожа отвыкла приобретать красный оттенок смущения, так как всю жизнь они стоят в напряженной стойке, готовые, как дрессированные собачки, подхватить на лету небрежно брошенную им монету. Это двуногие существа с постоянно попираемым чувством собственного достоинства. У них нет спокойной уверенности пролетариев, как и нет тяжеловесной фундаментальности «хозяев жизни», тех, кто наверху. Они — между. Они — никакие. Они вышли из низов и ни за что не захотят вернуться в исходное положение. Они, облизываясь, близко наблюдают сладкую жизнь высшего класса и готовы на все, чтоб прорваться повыше и пристроиться хоть бы с краешка у этого пирога для избранных. Это бурлящая алчным зловонием масса, только и ждущая, чтоб кто-нибудь возглавил ее и повел громить и грабить, без жалости душа и убивая всех, кто попадется на пути. Из их среды фашизм набирает свои кадры. Это они, с красными затылками мясников и тупыми рожами вышибал, грохотали сапогами по мостовым Германии в колоннах штурмовиков. Они первыми натянули на себя черные рубашки и пошли за своим дуче на Рим. Они рядятся в белые балахоны ку-клукс-клана у нас в Америке и пойдут кроить черепа, пусть только свистнут.

Когда захожу в кафе и за стойкой вижу бычью тушу его владельца, цедящего кофе в бумажный стаканчик, когда мне дверь в отеле открывает наглый тип в адмиральской ливрее, когда в ресторане мне подвигает стул молодчик в распираемой мышцами куртке официанта, я знаю — это мой враг. С ними я буду сражаться на баррикадах, когда затрещит, начнет рушиться одряхлевшее тело американского капитализма, и, подыхая, оно, это тело, призовет на помощь свою последнюю надежду — фашистов. И возможно, погибну, не увидев торжества социализма на этой земле, паду в бою от мохнатой руки вооруженного мясника. Официанта, швейцара, буфетчика.

Конечно, девочки из «Поющих телеграмм» не относились к этой зловещей категории. Они стояли еще ступенькой ниже. И могли вызвать только сочувствие. Жалкие шуты. На потеху чужим и равнодушным потребителям. Ниже их были только проститутки.

Мелисса раздобыла два хороших рабочих места, для себя и меня, самоотверженным путем. Переспала, подавив отвращение, с жирным немолодым «чикано», по имени Фернандо Гарсиа — владельцем весьма доходного бизнеса. У него было обширное по размерам, но запущенное и неприглядное кафе, куда солидная публика и носа не показывала, а заглядывала всякая мелочь перехватить чашку кофе, банку пива, пачку сигарет. Тут же у стойки бара. Редкие посетители садились к столу и заказывали что-нибудь горячее. Старик повар Карлос изнывал от скуки и большую часть дня стоял в своем грязном фартуке, опершись плечом о косяк двери, и провожал сонными глазками проходивших по тротуару женщин.

Но кафе было лишь ширмой, прикрытием в доходном и далеко не чистоплотном бизнесе Фернандо Гарсиа. Слева и справа к кафе прилепились два небольших магазина с одинаковыми вывесками: «Продажа и скупка золота, платины, серебра и ювелирных изделий». Девяносто девять процентов прибыли поступало оттуда. Меня и Мелиссу Фернандо нанял продавщицами в эти магазинчики. Я — в правом, Мелисса — в левом. Работа несложная. Оплата неожиданно высокая — триста долларов в неделю. И обещание, правда, устное, еще и комиссионных. При большом обороте. Который, как полагал Фернандо, в какой-то степени будет зависеть от наших с Мелиссой улыбок.

Первая же неделя открыла мне глаза на многое. Это не был ювелирный магазин в обычном смысле этого слова. Сюда воры и грабители сбывали краденое. Браслеты, кольца, ожерелья. Чаще всего сорванные темной ночью с женских шей и рук, А порой снятые с мертвых, еще не остывших тел.

Нашей с Мелиссой обязанностью было оценить как можно дешевле принесенный под полой товар. Дать негру или мексиканцу, забежавшему к нам и то и дело оглядывающемуся на дверь, пока я оцениваю брошь или кольцо, десятую часть действительной стоимости и, не заполнив никаких квитанций, заплатить ему наличными. То, что мы в обход закона не выписывали квитанций и не требовали у явного грабителя удостоверения личности, устраивало наших клиентов. Им было важно получить хоть сколько-нибудь денег и быстрее уйти. Их торопливость была мне ясна. Боязнь, что полиция нагрянет по свежему следу, и намерение скорей купить бутылку виски и всласть нанюхаться кокаина. Это были пьяницы и наркоманы. Столько колоритных и сочных типов! Какой зверинец!

Попадались и такие, которые торговались, стараясь получить минимально приличную цену. На этот случай вступала в силу хитрая система, разработанная Фернандо.

Я, например, предлагала упрямому малому уж совсем низкую цену. Он, рассердившись, отбирал назад золотой браслет или цепочку и уходил с ней. Я знала куда. В соседний магазин, к Мелиссе. Я звонила ей по телефону, пока он преодолевал триста футов, отделявшие тот магазин от моего, называла сумму, которую предложила, и советовала накинуть два-три доллара. На этот крючок он попадался и отдавал товар Мелиссе все равно за бесценок. Так же поступала и Мелисса, отправляя несговорчивых клиентов ко мне. Это напоминало игру, и мы с Мелиссой часто забавлялись так.