— Да, да,— сказал он,— на будущей неделе начнется покос.

— И вот поэтому я желала бы,— продолжала старуха,— чтобы в субботу Карлсон поехал с Кларой в деревню и пригласил бы народ. Таким образом он будет на людях, себя покажет, а это всегда хорошо.

— Но в субботу я не могу,— ответил Карлсон недовольным тоном.— Мне в субботу надо для профессора ехать в Даларё.

— Один разок может поехать и Норман,— заметила старуха и повернулась спиной к работнику, чтобы не видеть выражения его лица.

В это мгновение доносились мягкие, прерываемые паузами звуки гармоники; они, казалось, удалялись и прозвучали далеко среди летней дачи, где запоздавшая ласточка хлопотала вокруг гнезда.

Карлсона бросило в пот; он опрокинул свой кофе с водкой, чувствовал, что грудь его давит что-то похожее на камни, что в голове туман и что нервы расшатались.

— Этого нельзя поручить Норману,— заявил он.— Норман [не] может выполнять дела профессора… да ему и не поручат.

— Но я спрашивала у профессора,— сразу отрезала старуха,— и он сказал, что в эту субботу у него поручений не будет.

Карлсон был как в заколдованном круге; старуха поймала его, как мышь, и не оставалось больше норки, куда бы он мог проскользнуть.

Мысли его разбегались, и он с трудом мог собрать их для обороны. Это заметила и старуха, и поэтому-то она решила месить тесто, пока оно бродит.

— Пусть Карлсон меня выслушает; он не должен огорчаться, когда я ему что-нибудь говорю; я ему желаю добра.

— По мне, пусть тетка говорит хотя бы черт знает что; теперь мне все равно! — воскликнул Карлсон, услышав, что гармоника прозвучала в кустах.

— Я хотела только сказать, что Карлсону не следует снисходить до того, чтобы заигрывать с девушками: это может только дурно кончиться. Да, я знаю это, я это отлично знаю, и если я говорю, то только желая Карлсону добра. Эти городские девушки должны всегда иметь за собой ораву мужчин, чтобы не было чего-нибудь заметно, а потом они тут поподличают, там кого-нибудь на смех подымут; с одним они пойдут в лес, с другим побегут в кусты. А когда свихнутся, то они возьмут того, кто покладистее. Это уж верно!

— Что мне за дело до того, что делают парни!

— Мои слова не следует понимать в дурном смысле,— успокаивала его старуха.— Но такой человек, как Карлсон, должен был бы подумать о женитьбе, а не бегать за такими девушками. Тут на шхерах много богатых девушек, это я могу ему сказать. И если он будет умен и ловко поведет свои дела, то он, раньше чем думает, сделается своим собственным господином. Поэтому-то Карлсон не должен упрямиться, а слушать то, что я ему говорю, когда я прошу его поехать к соседям и пригласить их на покос. Пусть он примет то во внимание, что я не всякому бы поручила ехать приглашать от имени нашего дома; я думаю, что сын на меня за это набросится с упреками. Но на это я не посмотрю: если я за кого стою, так уж я сумею его защитить; на это он может положиться.

Карлсон в душе начал успокаиваться; ему пришла мысль, что быть представителем мызы не лишено преимуществ, но он еще был слишком заинтересован, чтобы променять свой пыл на что-то еще неизвестное; ему хотелось прежде чем соглашаться на эту сделку, получить на чаек.

— Таким, как я здесь хожу, я туда ехать не могу, а хорошего платья у меня нет,— сказал он, забросив таким образом удочку.

— Платье совсем не так плохо,— заявила старуха,— а если дальше ничто не помешает, то уж мы дело обсудим.

Двигаться дальше в этом направлении Карлсону не хотелось; он предпочел променять неопределенное обещание на определенное. После различных возражений старухи ему также удалось добиться того, что Норман как человек, необходимый для того, чтобы точить косы, и для исправления сенных весов, останется дома, тогда как Иду в Даларё повезет Лотта.

Было три часа утра в самом начале июля. Уже из дымовой трубы клубится дым, и кофейник стоит на огне. Все в доме в движении. Снаружи на дворе накрыт длинный стол.

Косцы прибыли накануне к вечеру и провели ночь на сеновале и в сарае. Двенадцать прибывших из шхер, вооруженных косами и точильными камнями, в белых рубашках под жилетами и соломенных шляпах, расположились группами перед стугой.

Вот старик из Овассы и старик из Свиннокера, сгорбившиеся от постоянной гребли; вот старик из Аспо с длинной геройской бородой, выше других на целую голову, с глубоким и грустным выражением глаз от вечного одиночества среди открытого моря и от несказанного, безропотно перенесенного горя; вот житель Фиаллонгера — угловатый и полуискривленный, как морская сосна, растущая там на последней шхере; вот этот — из Фиверсатра, худой, выветренный, сухой, как кофейное зерно; вот судостроители по ремеслу из Кварноера; вот первые охотники на тюленей из Лонгвикскара; а вот поселянин из Арно, с сыном.

Вокруг них и между ними движутся девушки, с выпущенными рукавами рубах, со связанными на груди платками, в светлых бумажных платьях и с платками на голове. Они сами принесли с собой заново выкрашенные во все цвета радуги грабли.

Кажется, что они собрались для праздника, но не для работы. Старые щелкали их пальцами по талии и обращались к ним с задушевными словами. Но парни пока ранним утром держались в стороне; они ожидали вечера с его сумерками, с танцами и музыкой, чтобы начать свои любовные заигрывания.

Солнце уже с четверть часа как взошло, но еще поднялось недостаточно высоко над верхушками сосен, чтобы осушить росу на траве. Бухта сияла, как зеркало, окруженная теперь светло-зеленым камышом; среди гоготанья старых уток раздавался писк недавно вылупившихся утят; там, в стае уклеек, вылавливали себе рыбок чайки, как бы плывущие на парусах, большие, ширококрылые, снежно-белые, как гипсовые ангелы на церкви, в дуплах дубов проснулись сороки и заболтали и загалдели о большом количестве белых рукавов рубашек, которые они увидели возле дома; в кустарнике закуковала кукушка, так страстно и неистово, как будто при появлении первого стога сена настанет конец времени сватовства; внизу, на ржаном поле, стрекотала и трещала луговая трещотка, а наверху, на горе, прыгала собака и приветствовала старых знакомых.

Белые рукава рубах и белые кофточки сияли при свете солнца, застилали собой кофейный стол, на котором звенели чашки и блюда, стаканы и кружки. Началось угощение.

Обыкновенно робкий, Густав теперь исполнял обязанности хозяина; чувствуя известную уверенность среди старинных друзей отца, он оставил Карлсона в тени и сам распоряжался водочной бутылью.

Но Карлсон, который завязал со всеми знакомство во время пригласительной поездки, держал себя как дома, как старший домочадец или гость, и за ним ухаживали.

Так как он был старше Густава лет на десять и отличался мужественным видом, то одерживал над ним верх, тем более что Густав не мог быть иным как «малым» в глазах тех, которые еще были на «ты» с его отцом.

Кофе был выпит; солнце поднялось; ветераны двинулись вниз к большому лугу с косами на плечах; парни и девушки пошли за ними вслед.

Густая, как мех, трава поднималась до бедер мужчин. Карлсону приходилось давать объяснения по поводу нового способа луговодства; он рассказывал о том, как он убрал прошлогоднюю сухую листву и траву, как он сровнял кротовины, как засеял вымерзшие плешины и как поливал луг навозной жижей.

Затем он, как военачальник, распределил свой полк; предоставил старикам и людям более почтенным почетные места, а сам занял последнее место — следовательно, не затерялся в толпе.

Итак, начался бой. Две дюжины косцов с белыми рукавами рубах, напоминающих лебяжий перелет, следовали по пятам один за другим, а за ними в расстроенном порядке, как стая морских ласточек, капризно порхающих в разные стороны, но все же державшихся одной кучкой, шли с граблями девушки, каждая за своим косцом.

Косы звенели, и мокрая от росы трава падала валиками, по обеим сторонам косцов лежали все летние цветы, занесенные сюда из леса и из кустарника: маргаритки, кукушкины слезки и подмаренник, полевая гвоздика, чечевица, воробьиное семя, прикрыт ^{1}, кашка и все луговые травы. Пахло медом и кореньями, перед смертоносным строем взлетали роями пчелы и шмели. Кроты, услышав грохот над хрупкой кровлей, забирались глубоко в землю. Черный уж испуганно заполз в канаву и исчез в маленьком отверстии, не шире каната. Высоко над бранным полем взвилась парочка жаворонков, гнездо которых кто-то из косцов неосторожно раздавил каблуком.