— Теперь судить некого. Теперь надо воевать. Воевать до победы.

И распорядился снабдить меня винтовкой и патронами.

— Вот и хорошо! — обрадовались казаки, узнав, что и меня «нибилизовали». — Что ж они, дурные, думают, что мы останемся у них служить? Дал бы бог доехать до каких-нибудь волостей, а там в два счета эвакуируемся от белых шапок. Аль не сумеем? Мы-то, всевеселое войско Донское?

В компании добродушных «козунь» я продежурил остаток ночи на улице. Они раздобыли мне и кружку, и ложку, и английскую сумку, подбирая это добро где-то поблизости, прямо с земли. А когда, перед рассветом, заставы сняли, я с ними же поднялся по сходням на палубу «Маргариты» и уместился на корме, с котог рой на город смотрело дюжины две пулеметов.

Порт попрежнему освещало зарево.

И долгое время после того, как пароход отделился от пристани и заковылял по Цемесской бухте, выбираясь в открытое море, столб пламени указывал то место, где испепелялось английское добро — цена крови, пролитой в братоубийственной войне белыми воинами.[322]