Уже собаки давно перестали носиться по саду и мирно посапывали в ногах у своих хозяев, уже все женщины поочередно и все вместе выходили на крыльцо и смотрели с тревогой в сторону поглощенных разговором мужчин. Судя по всему, разговор принял напряженный характер. Елена Федоровна хотела подойти к скамейкам и сгладить шероховатости, если таковые возникли, а Танюша сожалела, что засела за свои бумаги, а не принимает участие в этом несомненно интересном разговоре.

– То, что я услышал, ужасно, – после долгого молчания тихо произнес Алеша-младший. – И хотя я воспитан в любви к России, к русской культуре и русскому языку, я рад, что родился во Франции. Моя русская мама сбежала из России, потому что задыхалась в атмосфере контроля за ее мыслями и чувствами, а ей нужна была liberté – свобода! Я буду думать над словами Николая Николаевича, и папы, и дяди Дана о жизни в России под дамокловым мечом надзирательных учреждений.

Позвали ужинать. Общий разговор не получался – просто перекидывались словами на разные темы в разных концах стола, как вдруг Алексей Петрович начал читать стихи Пастернака из «Доктора Живаго» и из других книг, читал много, с закрытыми глазами, ни на кого не глядя, погруженный в себя. Прочитав почти весь цикл «Живаго», вернулся к его началу: «Гул затих…», а Леночка, тихо отодвинув стул, подошла к нему сзади и обняла за плечи, прижавшись щекой к его щеке.

– Мамочка, пусть папочка не терзает себя и нас. Папочка, не надо. Я никогда не слышала такого проникновенного чтения. Это замечательно, но раздирает душу. Я тоже хочу тебя поцеловать, мой подруг. Алешка, почему молчишь?

– Я давно понял грандиозность русской поэзии, и то, что она недостаточно известна на Западе.

– Алеша был первый и единственный неординарный человек, которого я встретила в молодости, – тихо заговорила Светлана. – Вот почему я долго не выходила замуж: в памяти всплывал образ Алеши, когда он читал стихи. Только ты не зазнавайся, впрочем, зазнаваться ты не умеешь. Я тоже хочу тебя поцеловать. Этот поцелуй Дану не страшен, потому что Аветик стал для меня всем в жизни, а Леночка и Алеша – мои единственные друзья.

– Что это вы, друзья, пошли объясняться Алешке в любви, – встрепенулся Дан, – как будто у него сегодня день рождения?

Вместо Алексея ответил Николай Николаевич:

– Этими стихами, Алексей Петрович, вы подвели черту под сегодняшними разговорами в саду. Основная идея «Гамлета» – беспомощность человека перед судьбой, у которой заранее «…продуман распорядок действий…» и перед фарисейством, ускоряющим развязку. Я представляю себе эти стихи как трагическую музыкальную тему глубже Баха и грознее Бетховена, такой мощи, когда небо падает на землю. Моя жизнь предопределена принадлежностью к партии и к ее особенно изощренной фарисейской части – к КГБ.

– Вот что я замечаю, друзья мои, – после небольшой паузы задумчиво произнес Алексей Петрович. – В последние годы мы все реже и реже читаем стихи вслух, наслаждаясь отдельными поэтическими образами, и все реже ходим слушать музыку в консерваторию. Надо исправляться.

Утром в саду Николай Николаевич, взяв под руку Алешу-старшего и Дана, вернулся к вчерашнему разговору:

– Ребята, вы правы, давая моей деятельности негативную оценку. Я идеологически обработанный продукт сталинского времени, оставленный живым при послевоенных репрессиях. Во мне видели безвредного наивного чудака, полезного партии в силу лубочного восприятия жизни, подобной красивой сказки из кинофильма «Кубанские казаки». И в этом «прекрасном кошмаре прошлого», как сказал один хороший писатель, я жил и работал с раннего утра и до ночи, и был счастлив, если удавалось улучшить жизнь народа в моем районе, а значит, и в моем государстве. Я закрывал глаза на проведение сталинской откровенно фашистской политики в партии, старался как-то сгладить ее, был уверен, что она будет осуждена. Я же советский человек, так же как и вы, а это люди какого-то особого толка, которые жили как в песне: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». А вот парадокс вашего поведения заключался в том, что вы были патриотами страны с ненавистным режимом, который критиковали среди друзей не далее кухни. Но, пожалуй, самое главное, вы многого, очень многого не знали, как и вся техническая интеллигенция, работающая в «ящиках». Про ГУЛАГ стало известно недавно, о «самиздате» знали только понаслышке. Ваше инакомыслие рождалось и замыкалось в узком кругу таких, как вы, и на просторы не выходило. А за критику спасибо, я знаю, что вы мои друзья. А теперь мне хотелось бы поговорить с Алешей-младшим. У него ко мне имеются вопросы.

Николай Николаевич направился к беседке, где за компьютерами работали брат и сестра. Алеша-младший тут же принес с веранды стул. За этим молча наблюдали Ларин и Дан, оба непроизвольно вздохнули и, не договариваясь, отправились за калитку, к реке. Было чудесное безоблачное утро и, хотя стрелки часов подползали к десяти, на траве в тени еще оставалась обильная роса. День обещал быть жарким. Мужчины подошли к реке, помолчали, погруженные в свои мысли. Потом заговорили оба сразу, перебивая друг друга.

– Николай Николаевич правильно нас разнес, я бы даже сказал, «раздолбал» за гнилую интеллигентщину, – кипятился Дан.

– Да, правильно. Он четко видит оппортунистическую закваску интеллигентской среды, которую не любили ни фашисты, ни коммунисты. Но здесь требуются еще разъяснения, что такое оппортунизм, с чьей точки зрения, так как понятие чисто идеологическое. Поэтому правильнее говорить о соглашательстве, хотя это синоним, который можно распространить и на так называемую творческую интеллигенцию. Далеко не все они диссиденты, тоже тусуются среди своих по кухням. И надо уточнить некоторые понятия в родном языке. Людей свободной профессии – артистов, художников, писателей-сочинителей относят к творческой интеллигенции. А адвокат, журналист – это что, тоже деятели свободной профессии? Тогда, может быть, та интеллигенция, которая приходит к своему рабочему месту «по звонку», не творческая? Но это нонсенс… Мы разве не творцы своих работ в «ящиках», где создаем новые теории, технологии и машины, пишем статьи и книги, над которыми работаем и в институте, и дома? А Леночкина работа – разве не творчество? У Николая Николаевича на всю жизнь много осталось от юности, от комсомола, когда и мы с тобой верили и Ленину, и Сталину, и в коммунизм, а что это такое коммунизм – не знали. Сегодня мы с тобой даже не знаем, что нас ожидает в ближайшие два-три-четыре года. Вот еще какая новость. Петру в Городке поставили телефон – теперь, если нет возможности видеться, так будем перезваниваться. Он болел, теперь ему лучше и намерен подключиться к активизации работы «Мемориала». Обещал остановиться у нас.

Прошло два года после окончания Таней университета.

За это время Алеша-младший еще раз побывал в России. Они с Таней продолжали вместе работать на даче Лариных. За это время у каждого из них появились новые наработки, и они стали задумываться не о брошюре, а о большой книге, которая могла бы лечь в основу докторской диссертации.

Чтобы поддерживать хорошее физическое состояние, большое внимание ребята уделяли занятиям спортом. Летом – ежедневная сорокаминутная пробежка и плаванье в реке, зимой – часовая прогулка на лыжах. Вначале Алеша пытался сопротивляться жесткому спортивному графику, но Таня была последовательна и настойчива, и брат сначала нехотя следовал за ней, а потом незаметно для себя так втянулся, что даже в чем-то пытался обойти сестру.

Завершалась работа над второй книгой, состоящей из двух частей, причем каждая из частей была написана соавторами индивидуально. Материалы прошли экспертизу на кафедрах и были квалифицированы как соответствующие докторской диссертации, а книгу в целом, по мнению специалистов, можно рассматривать как существенный вклад в развитие математико-лингвистической школы.

Теперь, когда научный труд был завершен и получил признание в научных кругах, Таня и Алеша могли выйти из своего добровольного двухлетнего заточения.