Однажды она сказала матери:

— Помнишь, какие красивые у тебя были шубы? Драгоценности… И всё это, заработанное тобой, отняли… Как ты можешь к этому спокойно относиться?

— Всё это не имеет значения, — ответила Русланова. — Да, да, ровным счётом никакого! Невозможно пережить другое. Унизили ни за что. Перед всей страной унизили. Перед народом.

Как рассказывают близко знавшие её, Русланова после возвращения из тюрьмы «невероятно страдала от перенесённого унижения». Но та, которая была внутри её, приказывала ей не падать духом и не опускать крыльев. Потому что крылья ей ещё нужны — для полёта.

И «саратовская птица» вскоре снова взлетит.

Главными хлопотами после Владимирского централа были всё же не квартирные дела, не мебельные, не бытовые. С самого первого дня она начала готовиться к концерту. Голос, её главное богатство, казалось, ушёл навсегда. Она даже боялась громко разговаривать. Потому что ей казалось, что голос уже не зазвучит так, как звучал прежде.

Муж уже был восстановлен в звании генерал-лейтенанта. Ему вернули награды и направили на учёбу на Высшие академические курсы при Академии Генерального штаба. По окончании курсов назначили заместителем начальника Военной юридической академии. Ей же хотелось как можно скорее выйти на сцену.

Концерт состоялся 6 сентября 1953 года, спустя месяц после выхода из тюремной камеры, в Концертном зале им. П. И. Чайковского. Русланова пела с оркестром народных инструментов им. Н. П. Осипова.

Когда по Москве развесили её афиши, она испугалась. А вдруг не придут? Артист — кумир момента. Тебе рукоплещут, тебя носят на руках, пока ты на сцене и твои афиши появляются то в одном городе, то в другом. Пока звучат твои песни по радио. Пока о тебе пишут газеты. Пять лет она не выходила на сцену. Возможно, публика забыла её? Возможно, у публики появились новые кумиры, а её момент уже миновал безвозвратно… Но даже если и не забыли, как встретят её, опозоренную неправедным судом? Слухи и сплетни по Москве, по всей стране ходили разные. Барахольщица… «Враг народа»…

Первые вести оказались обнадёживающими: билеты в кассах исчезли мгновенно. Перекупщики на входе драли три цены.

Леонид Утёсов подбадривал:

— Вот видишь, как тебя любит… — Утёсов сделал паузу, он хотел сказать, как её, Русланову, любит публика, но произнёс другое слово, которое считал более точным и выразительным: —… народ.

Генерал Крюков на концерт не поехал. Сказал жене:

— Ты, когда поёшь, всегда смотришь на меня. А я сразу начинаю за тебя так волноваться, что мне не хватает воздуха…

И он остался дома. К нему приехал старый друг, генерал Телегин, и они «по-стариковски» решили скоротать вечерок. Телевидения тогда ещё не было, и они приготовились слушать концерт по радио[95]. Некоторые концерты напрямую, из зала, Всесоюзное радио транслировало на всю страну.

Перед выступлением Русланова разволновалась так, что никак не могла собраться. Большинство биографов начало концерта в зале им. П. И. Чайковского описывают примерно так: Русланова вышла на сцену, публика отреагировала бурными, радостными аплодисментами, которые не стихали целых 20 минут. Скорее всего, авторы книг о великой певице следовали воспоминаниям Маргариты Владимировны Крюковой-Руслановой: «…Зал Чайковского не мог вместить всех желающих. Выступление транслировалось по радио на всю страну и одновременно на площади перед концертным залом, где из-за большого скопления народа дежурила конная милиция. Когда мама вышла на сцену, губы её дрожали. И тут зал вдруг поднялся и взорвался аплодисментами. Аплодировали долго — минут двадцать. За это время она сумела справиться с волнением. Почувствовав поддержку зрителей, запела с такой силой и страстью, как никогда раньше».

Не оспаривая правдивости воспоминаний дочери, приведу — в качестве дополнений — свидетельства зрителей того знаменитого концерта-возвращения.

Говорят, её действительно встретили аплодисментами. Но зал вскоре затих. Вступил оркестр. Когда же наступило мгновение начать и певице, она сделать этого не смогла. Слишком велико было волнение. Ровно пять лет она не пела в Москве. С сентября 1948 года, когда её арестовали. В сентябре 1953-го она вышла на сцену самого престижного концертного зала столицы. Голос ещё окончательно не восстановился. Русланова боялась провала. Но пропустить сентябрь, эту роковую дату, она не могла. Характер!

Она попыталась успокоиться. Выдержала паузу. Сделала знак дирижёру. И оркестр снова заиграл вступление. Но и на этот раз она не запела. Не смогла. Вот когда задрожали её губы. Ей стало страшно. На репетициях всё получалось. Хотя… не всё. Но она знала, как скрасить то, что пока голосу оставалось недоступным. Драматургия песен, выстроенная ею с особой тщательностью, позволяла скрыть некоторые недостатки голоса.

Оркестр затих. Теперь волнение охватило и музыкантов.

Вот тут-то величайшее терпение и культуру проявил зал. Зрители начали вставать, ряд за рядом, волнами, и аплодировать. Её зрители всё понимали, всё чувствовали. Оставалось собраться с силами. Запеть. Но как непросто это сделать. Прежде она думала, что самыми трудными были концерты на передовой, когда одновременно её слушали и свои бойцы, и солдаты противника, находившиеся совсем рядом, за линией окопов в каких-нибудь пятистах шагах от «эстрады». Сценой ей тогда служила полуторка с откинутыми бортами. Потом — что в лагере, перед невольниками и стражниками. Но теперь-то она знала точно, какое выступление в её жизни самое страшное. Решающее.

Действительно, зал стоял и аплодировал Руслановой, её страданиям и её победе. Стоя приветствовал её возвращение около двадцати минут.

Некоторые утверждают, что был объявлен антракт. Что после антракта Русланова снова вышла и, наконец, запела. Запела так, как не пела никогда прежде. Как не получалось на репетициях перед выходом на эту неприступную сцену.

Говорят, что когда исполняла свою коронную «Степь да степь кругом…» в запале, «на пике фортиссимо», рванула бусы на груди, и сотни жемчужин рассыпались под её ногами и покатились в зал. Певица отдавала своим зрителям и поклонникам всё: и песню, и душу, и даже свои жемчужины…

Когда была пробита брешь и сломаны последние запоры, когда она почувствовала действительную свободу, начались концерты по всей стране. Всесоюзное радио возобновило трансляцию её песен. Студии звукозаписи вновь стали выпускать её грампластинки, и вновь они расходились миллионными тиражами.

Страна тоже вздохнула с облегчением — к ней вернулась та, которую она так любила, с которой пережила самые трудные годы.

Вскоре Русланова отправилась в турне по стране. Воинские части, гарнизоны и полки по-прежнему оставались любимой её публикой. «Родные солдатики…» Ей казалось, что и в лицах солдат ничего не изменилось. Те же восторженные глаза, благодарные улыбки, те же молодость и сила, те же гимнастёрки и погоны. Но её здоровье уже было не то. Порой ей казалось, что и голос уже не тот…

Вот как вспоминает её выступление в одной из воинских частей — в то время закрытый атомный объект под Керчью — офицер-атомщик Валентин Вишневский: «В летнем кинотеатре, где под крышей-раковиной была просторная эстрада, собралась большая часть населения городка. Наши новенькие мундиры с блестящими серебряными погонами выделялись тёмным зёленым квадратом на фоне поблёкшей формы гарнизонных офицеров, расцвеченной незамысловатыми нарядами их жён. В первом ряду сидели генералы Чернорез и Петленко, командиры авиачастей и работники штаба.

И вот, наконец, вышла несравненная Лидия Русланова в сопровождении баяниста. На ней была русская национальная одежда — широкий и тяжёлый сарафан, розовая кофта и высоко повязанный цветастый платок. В руках — красный платочек. Невзрачный и какой-то примятый жизнью баянист в высоких сапогах сверкал клавишами баяна, висевшего через плечо на вишнёвого цвета ремне.

Ведущий объявил, что выступает исполнительница русских народных песен заслуженная артистка Российской Федерации Лидия Русланова, и зал взорвался щедрой овацией. Все предвкушали встречу с большим искусством.