Трефилов, шагая серединой улицы, до боли в глазах вглядывается в промозглую темноту. Только бы не потерять Гертруду, не отстать! Приближаться к ней близко нельзя. Если встретится патруль, Гертруда подаст сигнал. Надо идти на таком расстоянии, чтобы в случае опасности успеть скрыться.

Гертруда идет торопливо, не разбирая дороги, то и дело попадая в глубокие лужи. Девушка сильно устала, боль не только в ногах, но и во всем теле. И так ломит глаза! Ведь она не спит уже третьи сутки. Нужно было развезти по деревням листовки, а потом встретить товарищей, приехавших из Арденн со взрывчаткой. Теперь она должна вывести русских в лес…

Ужасно ломит глаза! И такая тьма… Сколько времени они идут по этой улице к каналу? Сегодня она кажется бесконечно длинной… Но что это белеет там, впереди? Стенка канала… Наконец-то! Сейчас повернуть вправо, к посадкам. Посадками можно дойти до самого моста. «Теперь только проскочить мост. Стоит ли там часовой? Вчера его не было… Лучше бы переправиться в лодке. Надо сказать Жефу, чтобы он раздобыл лодку…»

Гертруда остановилась, прислушалась. «Идут… Надо подождать, теперь уже не опасно…» Когда в темноте обозначились силуэты, Гертруда пошла дальше. Но она не сделала, и трех шагов, как перед глазами тускло блеснули штыки винтовок. На дороге стояли солдаты. Гертруда вздрогнула, отшатнулась. Подавать сигналы Трефилову и Чалову уже поздно. Солдат, стоящий впереди, снимает с плеча винтовку…

— Спасите! Грабят! Спасите! — не своим голосом закричала Гертруда и кинулась к солдату, схватила его за руки.

— Спасите! О, спасите!

Трефилов и Чалов рванулись в сторону. Ударил выстрел, второй, но партизаны уже перескочили невысокую живую изгородь и побежали дворами на другую улицу.

Перед рассветом Трефилов и Чалов, сделав большой круг, добрались до леса. За шоссе, у опушки, их встретил Трис.

— А я уж думал, беда случилась, — проговорил ов глухо. — Что так долго?

— Гертруда здесь? — вместо ответа спросил Трефилов.

— Нет, Герта не приходила…

— Ее взяли, Трис.

— Герту?!

— Что же теперь делать, что делать? — в голосе Трефилова звучало отчаяние.

Трис молчал, опустив голову.

— Куда они ее отправят? В комендатуру?

— Куда же еще…

— Слушай, друг, — Трефилов взял Триса за руку, — ворвемся туда… У меня есть гранаты! Ворвемся и заберем ее.

— Нельзя, Виталий. Сам знаешь — нельзя… Будем ждать.

Они вошли в угрюмо-темный лес, сели на рюкзаки. Дул холодный северный ветер. Мокрые сосны жалобно, сиротливо скрипели. Поеживаясь, Трефилов с тревогой посматривал на небо, начавшее светлеть. Задерживаться тут нельзя, вокруг города все время рыскают патрули, надо скорее уходить в Нерутру, но нет сил подняться. Сердце сжимает острая боль. «Гертруда, Гертруда… Как страшен был ее крик!.. Я должен был броситься к ней, должен. Нет, это было бы безумием! У нас — взрывчатка… Что будет с тобой, родная, что будет?» — в смятении думает Трефилов.

Небо совсем посветлело, отчетливо стали видны стволы деревьев, а Гертруды все нет.

— Виталий, надо идти! — проговорил Трис, поднимаясь.

Трефилов продолжал сидеть.

— Совсем уже светло, Виталий! — снова проговорил Трис.

Трефилов встал, закинул тяжелый рюкзак за спину: брезентовые ремни, натянувшись, врезались в плечи.

— Идем! — проговорил он решительно и вдруг замер: послышался свист… Тонкий, протяжный. Так свистит только Гертруда! Трефилов задохнулся. — Гертруда!.. — Он бросился к ней, прижал к груди.

— Вырвалась… вырвалась! Как же ты… как…

— Пойдемте скорее, расскажу дорогой… За мостом машины…

Солдаты вначале поверили Гертруде, что за ней гнались грабители. Выругали, чтобы не шлялась ночью, и отпустили. Но не прошла она и половины квартала, послышалась команда «хальт!» Солдаты, догнав ее, потребовали паспорт. Документы были в порядке, однако они все-таки отвели ее в комендатуру. Дежурный офицер тщательно допросил Гертруду: зачем приехала в Мазайк, куда шла, где живут в Мазайке родственники, знакомые?

— Едва отделалась. Такой въедливый гестаповец…

— Теперь они знают твое имя и твой адрес… — огорченно сказал Трефилов.

— Да, пришлось показать паспорт. А что?

— За тобой будут следить… Как нехорошо получилось! Я хотел завтра вместе с тобой поехать на станцию…

— Ну и что же? Поедем! Я возьму документы у подруги.

— Нет, теперь нельзя. Они тебя знают в лицо.

Гертруда стала доказывать, что она может так переодеться, что ее и родной отец не узнает, но Трефилов решительно возражал.

На другой день Трефилов приехал к Елене Янссен. Мать радостно встретила его, расспросила о Шукшине, о всех своих «детях». Потом проводила Виталия наверх и достала из тайника отлично выутюженный немецкий мундир, фуражку, новые хромовые сапоги. Неделю назад, командир взвода Базунов с группой партизан перехватил на шоссе легковую машину, в которой ехал гестаповец, прибывший на отдых с фронта. Мундир и документы гестаповца Базунов отправил командиру с запиской: «За такой мундир одной бутылкой не отделаешься, понял? Присылай две. Мать честна».

Трефилов надел мундир, фуражку и, оглядев себя в зеркало, стал не спеша спускаться по лестнице. Мать, увидев его, всплеснула руками.

— О, какой красивый офицер!.. Ты настоящий немецкий офицер, Виталий…

Трефилов свысока, холодно посмотрел на Елену:

— Где мой чемодан? Чемодан! Быстро!

Елена еще раз изумленно поглядела на него и заспешила за чемоданом. Но едва она подошла к двери, из комнаты вышла Гертруда с небольшим кожаным чемоданом в руках. Теперь изумляться должен был Трефилов. Гертруда была в нарядном светлом пальто, яркой шляпе с пером. На правой щеке крупная родинка, брови — тонкая ниточка, локоны… Но главное — совершенно изменилось выражение ее лица. Сколько спеси, какое высокомерие!..

Протягивая чемодан Трефилову, она сказала строго:

— Ты заставил ждать свою невесту, Ганс. Но ты сегодня уезжаешь на фронт, и я прощаю тебя…

— Какой это Ганс у тебя на уме? Я Отто! Отто Рейнгольд! — Он смотрел на нее с веселой улыбкой и думал: «Отличная пара офицеру гестапо… Действительно, отец, родной не узнает!»

Они приехали на вокзал за полчаса до отхода поезда. Обер-лейтенант не захотел ждать в помещении вокзала. Выпив в буфете вина, он взял невесту под руку и вышел на перрон. Дюжие жандармы, стоявшие у дверей, вытянулись в струнку, проводили высокого, стройного офицера почтительным взглядом.

Они прогуливались по перрону, оживленно разговаривая, прижимаясь друг к другу. Проходившие мимо бельгийцы бросали в их сторону неприязненные, косые взгляды. Побродив около вокзала, они не спеша направились к водонапорной башне, высившейся в стороне.

Около башни стоял дежурный. Трефилов махнул ему рукой, подозвал к себе.

— Слушаю вас, герр обер-лейтенант! — подбежав, откозырял дежурный. Он оказался немцем из местных.

— Спичку!

— Сию минуту! — Немец торопливо достал из кармана зажигалку, чиркнул и с подобострастием подал. — Прошу, герр обер-лейтенант!

Трефилов прикурил, небрежно протянул дежурному пачку дорогих, с золотым ободком сигарет.

— Что вы здесь делаете?

— Обслуживаю башню, герр обер-лейтенант!

— Один управляетесь? — Трефилов посмотрел на башню.

— Нет, нас двое. Дежурим сутками. Только утром нас сменят. Трудно приходится, но что поделаешь, война, охотно отвечал дежурный, обрадовавшись случаю поговорить с таким важным лицом. После короткой паузы, заискивающе посмотрев в лицо офицеру, он нерешительно спросил: — Осмелюсь спросить, герр обер-лейтенант… Как там, на фронте? У меня сын воюет с русскими, он унтер-офицер СС…

— Есть трудности, но скоро наши дела поправятся. Не беспокойся, старина, победа будет, за нами!

— О, да-да… Я очень рад, герр обер-лейтенант…

Трефилов во время разговора успел рассмотреть и запомнить все: слева склад, около него часовой. Со стороны улицы к башне выходит небольшой сад. За башней, метрах в трехстах, виден небольшой мост. По этой линии идут поезда из Айсдена, с углем… Около моста охрана. Вдоль полотна прогуливаются два солдата.