— Как стемнеет, проберитесь за второй барак. В противовоздушной щели, ближней к проволоке…

Шукшин кивнул головой.

Ходить разрешалось по всему большому двору лагеря, поэтому Шукшину не стоило большого труда выйти за второй, самый крайний барак и скрыться в глубоком узком окопе. Такие окопы-щели на случай бомбежки были отрыты по всему лагерю: гитлеровцы берегли рабочую силу, нужда в которой сказывалась все острее.

В окопе ждали Тюрморезов, Дубровский, Базунов. Шукшин уже знал, что Дубровский и Базунов — старшие групп.

Тюрморезов смотрит в сторону часового, шагающего за проволокой по бетонной дорожке. В свете фонаря хорошо виден силуэт часового. Убедившись, что все спокойно, он садится на дно окопа.

— Расчет немцев оправдался. Вчера шахта дала угля на триста тонн больше…

— Голод не тетка, будешь работать, — зло сказал Дубровский. — И надсмотрщики… Их теперь вдвое больше. Бельгийцы боятся к нам подходить. Надо переждать, потом опять начнем…

— Чего ждать? — нетерпеливо перебил Базунов. — Надо идти на диверсии, такие диверсии, чтобы сразу… Они наступают, и мы должны наступать…

— Правильно, наступать! — сказал Тюрморезов. — И бить по самым чувствительным местам. Можно устроить такой обвал, что лава на неделю выйдет из строя. Стойки в забоях клиновые, выбиваются просто…

— Сделаем, беру на себя, — решительно проговорил Базунов.

— Да, сделаешь ты, — согласился Тюрморезов. Он хорошо знает Базунова, его волю и упорство. Это он в лагере под Лейпцигом проделывал проход в полосе проволочного заграждения, проделывал один, с вечера до рассвета резал ножницами толстую четырехгранную проволоку.

— Самое уязвимое место — воздух. Все двигатели работают на сжатом воздухе, — продолжал быстрым шепотом Тюрморезов. — Вывести из строя воздухопровод — вывести все…

— На сборку воздушных труб поставили Сипягина, — вполголоса проговорил Шукшин. — Парень надежный.

— Сипягин — в организации, — ответил Тюрморезов. — Передайте ему наше решение. В помощь Сипягину — Семенова и Гурьянова. Старший — Сипягин… На рештаках будет работать Яковлев. Он специалист по моторам. На рештаках надо рвать болтовые соединения. Немного отпустить болты, и все… Рештачные ключи, Шукшин, вам передаст Кесслер. Двигатели работают на сжатом воздухе. Если бы проникнуть в компрессорную! Она наверху. Как нам туда пробраться? Трудно!

— Надсмотрщиков надо убрать, — заговорил Дубровский. — Под землей хозяевами должны быть мы. Несколько гадов стукнем, остальные притихнут.

— Верно, — поддержал Шукшин.

— Действуйте! — согласился Тюрморезов. — Теперь о положении на фронте…

Тюрморезов передал сообщения советского и лондонского радио, рассказал о тревожных сводках германского командования. Все сообщения говорили о том, что немцам под Сталинградом приходится туго.

— Рассказывайте товарищам о борьбе, о подвигах Красной Армии. Сообщения Совинформбюро должны знать все… И еще. Надо воздействовать на тех, кто усердно работает на немцев. Надо, чтобы эти «ударники» почувствовали презрение товарищей.

— Мы это делаем, — ответил Шукшин. — Сегодня ребята чуть не убили одного, едва отнял…

— Все! — Тюрморезов поднялся, вгляделся в темноту, прислушался. — Уходить по одному…

В девятом забое с утра начались неполадки. Сначала порвались крепления на рештаке, потом отказал мотор. Только его пустили — пробило два воздушных шланга. Шеф-пурьон охрип от ругани.

— Я вам покажу, скоты, я вам покажу!..

Надсмотрщики тоже взбесились, пускают в ход кулаки.

Особенно старается рыжий верзила, который тенью ходит за шеф-пурьоном. Он только и ищет предлога придраться к русским. Но кто устраивает поломки? Никто из русских не замечен. И это еще больше злит гитлеровцев.

Бранясь, толкая всех, кто попадается на дороге, рыжий идет в штрек — шеф-пурьон велел ему принести шланги. Мимо него в тучах черной пыли промчался состав вагонеток с углем. Рыжий выругался, протер глаза и торопливо пошел дальше по мрачному, слабо освещенному штреку. Но не сделал он и десяти шагов, как споткнулся о каменную глыбу. Едва удержавшись на ногах, схватился рукой за стену. И в этот миг над его головой сверкнуло острие кирки. Гитлеровец упал поперек рельсов. А из-за поворота, наполняя штрек светом фар и грохотом, уже вырвался поезд с вагонетками.

Часа через два в штреке появляются гестаповцы, обследуют труп, место гибели. Никаких следов! Рыжий так изуродован, что установить ничего невозможно. Гестаповцы долго не задерживаются под землей, спешат покинуть штрек.

Смена подходит к концу. Из девятого забоя выбираются трое русских. Они «приехали» на рештаке, распластавшись на грудах угля. Спрыгнув с рештака, оглядываются и бросаются в верхний, вентиляционный штрек.

Проходит еще немного времени, и из забоев группами, в одиночку выползают шахтеры. Поезда еще нет. Уставшие, голодные люди молча рассаживаются вдоль штрека. Никто не замечает как в девятый, уже опустевший забой проскальзывают трое, бесшумно исчезают в его глубине.

Подошел поезд. Пленные тяжело поднимаются, молча грузятся в вагонетки. Шукшин и Яковлев садятся в последнюю вагонетку. Оба заметно нервничают, все время поглядывают в сторону девятого забоя.

Резкий свисток, поезд тронулся. Шукшин судорожно схватил руку Яковлева: «Что делать?» Но в эту секунду, будто выскочив из-под земли, появились трое, прыгнули в вагонетку. Рядом с Шукшиным — Маринов. Он тяжело, прерывисто дышит. Шукшин придвинулся к нему: «Порядок?» Маринов держится рукой за горло, с трудом выдыхает: «Порядок».

Пленных подняли наверх, они могут идти в душевую. И вдруг — сигнал тревоги: обвал в девятом забое!

На другой день во всех забоях, где работали русские, появились листовки, написанные большими печатными буквами: «Товарищ! Друг! Красная Армия под Сталинградом одержала великую победу. Трехсоттысячная фашистская армия окружена. Наши войска идут на запад. Да здравствует Советская Родина! Смерть фашизму!»

В этот день забои, в которых работали русские, не дали и десятой части того, что давали раньше, когда здесь находились вольнонаемные рабочие.

Четырнадцать человек за отказ от работы гитлеровцы избили до полусмерти и бросили в карцер, свыше ста человек лишили еды, посадили на двести граммов хлеба и воду. Но ни на следующий день, ни в другие дни добыча угля не поднялась.

Гитлеровцы растерялись. Трефилов, подслушавший разговор коменданта лагеря с лагерь-фюрером, передал Шукшину: немцы не могут понять, что происходит в лагере.

Люди на голодном пайке, а не хотят работать. О листовках, о бельгийских пайках они не знают.

«Бельгийские пайки» — это продукты, которые подпольный комитет компартии Айсдена передает в шахту через бельгийских патриотов. Старшие групп следят, чтобы продукты передавались только тем, кто сильно истощен или лишается пищи. «Саботажники» теперь живут неплохо. Кроме бельгийского пайка, им часто удается получить еще обед в лагере. Каким-то образом, к удивлению их самих, «саботажники» попадают в списки «ударников», получают полный паек, а иногда и дополнительный кусок сахару и шесть сигарет. «Ударники» же часто оказываются в списках штрафников.

Сегодня на кухне опять скандал: «ударник» стал требовать полную норму, кричать, что он работает лучше всех, а ему второй день не дают супа. Гитлеровец, дежуривший по кухне, посмотрел в бумаги и, найдя рабочий номер «ударника» в списке «саботажников», набросился на него с кулаками.

— Я тебе покажу, скотина! Саботаж! Пошел отсюда!

Сведения в лагерь передавались шеф-пурьонами, и в них все было правильно. А в списках, которые подавались на кухню — сплошная путаница. Кто это делал, чья работа? Шукшин спросил Тюрморезова, но тот только пожал плечами.

— Не знаю. Это не наши… Кто-то действует помимо организации! Но где, как — ничего не могу понять…

Спустя несколько дней в шахте опять появилась листовка, на этот раз напечатанная в типографии, на хорошей бумаге.