В ответ на эту листовку был выведен из строя 17-й забой, самый крупный забой шахты Айсден.

А еще через три дня взлетела на воздух компрессорная станция. Шахта остановилась.

Айсден наводнили гестаповцы, приехало начальство из управления лагерей, находившегося в Лувене. В лагере, в домах шахтеров начались повальные обыски. И снова — никаких следов.

Шахта не работала только шесть дней. Но этот взрыв был началом нового этапа борьбы: острой, ожесточенной, беспощадной. Враг понял, что в Айсдене действует сильная подпольная организация.

Когда Шукшин и Тюрморезов встретились, чтобы обсудить обстановку, Шукшин, возбужденно поблескивая глазами, сказал:

— Здорово сработано! Молодцы ребята. Взорвать компрессорную! Это же…

— Наши люди тут ни при чем. Я об этом ничего не знаю.

— Как? Ведь ставилась задача… — Шукшин недоуменно посмотрел на Тюрморезова.

— Нас опередили. Пока мы искали пути, как проникнуть в компрессорную, они сделали. И обвал в семнадцатой лаве… Это тоже они!

— Бельгийцы?

— Возможно. Но, кажется, что работают пленные. Почерк наш… Разумеется, вместе с бельгийцами. Вы листовки видели? Напечатаны в типографии. Печатают бельгийцы, а пишут русские.

— Я считал, что это наша организация…

— Нет, не наша. Параллельно с нами действует другая организация. Крепкая, хорошо связанная с бельгийским подпольем. Надо установить с ними связь. Предупредите своих людей. Я думаю, что они нас тоже ищут. Но будьте осторожны! Гестапо все подняло на ноги. Они пойдут на любые меры, чтобы нас нащупать. Кажется, из вашего барака завербовали еще двоих. Их обрабатывали в тюрьме… Одного я приметил. Спит недалеко от вас, лицо угреватое, узкоглазый.

— Монгол?

— Да, Монгол.

Первым «нащупал» вторую, отдельно действующую организацию старший лейтенант Дубровский. Он сообщил Тюрморезову:

— Якова Семенова, татарина, знаете? Маленький такой, рябой…

— Уфинский?

— Да, этот… Он меня все прощупывал, а потом предложил провести с ним операцию. Мы с ним в штреке вагонетки опрокинули, затор устроили…

— А это не провокация? Татарин и Шукшина пытался вербовать.

— Нет, не провокация. Я за ним неделю следил. Они хорошо работают. Как я понял, он старший тройки. Вчера они пневматический мотор долбанули… А сегодня я заметил, как он одному листовку подсунул. Рисково работает…

— Хорошо. Что он тебе сказал?

— Намекает, что есть организация.

— Ладно, проверим, — решительно проговорил Тюрморезов. — Сведи меня с ним.

Яков долго запирался: он ничего не знает, ни с кем не связан, он только хотел «намекнуть», что надо создавать подпольную организацию.

— Вот что, товарищ, ты не крути! — строго сказал Тюрморезов. — Дубровского ты знаешь. Тот, кто идет на диверсии, — на немцев не работает. Кто у вас старший? Ты должен свести меня с ним. Это необходимо. Совершенно необходимо!

Семенов поднял голову, посмотрел в глаза Тюрморезову.

— Я не могу говорить, понимаешь? Не знаю… Товарища надо спросить. Понимаешь?

— Хорошо, скажешь завтра. После смены, в душевой, когда я пойду одеваться, подойдешь ко мне. Ясно?

На другой день Яков передал Тюрморезову, что старший с ним встретится.

— Завтра, когда вторая смена уйдет, он будет в умывальнике котелки мыть. Понимаешь? Ты придешь стирать полотенце. На работу не ходи, получишь освобождение.

— Пароль?

— «Вы Якова знаете?» «Встречал в Уфе». Понимаешь?

— Хорошо. Спасибо, Яков!

В умывальнике, большом, темном и грязном помещении, с отсыревшими и облупившимися стенами, почти никого не было. Ночная смена еще не вернулась, дневная ушла. В бараках оставались только больные.

Тюрморезов, оглядевшись, заметил в дальнем углу старшего писаря Тягунова, старательно мывшего котелок. «Неужели он? Быть не может»…

Ко всем, кто работал в канцелярии, пленные относились с большим недоверием, презрительно называли их «придурками». Тягунов вызывал у Тюрморезова особенную настороженность. Старший писарь у гитлеровцев свой человек, на привилегированном положении. Тюрморезов слышал, как однажды лагерь-фюрер дружески назвал его: Борис. «Неужели этот Борис и есть…» После минутного колебания он направился к Тягунову, встал рядом с ним и, сняв с плеча полотенце, подставил под струю воды.

— Вы Якова знаете?

— Встречался в Уфе… — Тягунов придвинулся к Тюрморезову, мокрыми пальцами крепко стиснул его руку пониже локтя. — Наконец-то! Наконец-то!

Он проговорил это с такой радостью, что у Тюрморезова как-то сразу исчезло чувство недоверия.

Тягунов, склонившись над котелком, начал рассказывать об организации, ее делах и людях. Негромкий, глуховатый голос его звучал спокойно, ровно, но это только подчеркивало твердость, убежденность, с которой он говорил.

— Диверсии я не считаю нашей главной задачей. Люди… Мы обязаны сохранить для Родины наших людей. Вражеской пропаганде надо противопоставить нашу, большевистскую. Мы должны зажечь в людях надежду на освобождение. Время готовить восстание…

Он коротко сообщил об обстановке в Бельгии, о связях с бельгийскими коммунистами, с подпольной патриотической организацией бельгийцев «Белой бригадой», о том, как организован выпуск листовок.

— Через неделю — две мы получим первый номер нашей русской газеты. Она будет называться «Известия». Материал из лагеря уже передан. Печатают бельгийские коммунисты. Газета пойдет во все русские лагеря…

Тюрморезов хорошо знал, что скрывается за этой скупой информацией: каждодневная работа, смертельно опасная, требующая неимоверного напряжения нервов, нечеловеческой выдержки. Слушая Тягунова, он ни на секунду не отрывал взгляда от его лица — задумчивого, с прозрачно-светлыми, мягко прищуренными глазами.

Действует группа Тягунова

Военинженер третьего ранга Борис Иванович Тягунов попал в Бельгию, пробыв в концлагерях около года. На фронте под Ленинградом, оказавшись во вражеском окружении, он собрал группу бойцов и командиров и больше месяца действовал с нею в тылу врага. Фашисты схватили его, когда он с горсткой солдат пробивался через линию фронта к своим. Попав в плен, Тягунов дважды пытался бежать. Оба раза его ловили, и только чудом он оставался жив. Неудачи не сломили его. Они лишь помогли прийти к единственно правильному выводу: в одиночку ничего не сделаешь, надо создавать подпольную организацию.

Небольшую группу подпольщиков ему удалось сколотить в лагере 304-1V-H, под Лейпцигом. Но через месяц его отправили в Бельгию.

Первым, с кем Тягунов сошелся здесь, в Айсдене, был лейтенант Михаил Петрович Бещиков, москвич, преподаватель истории. Вторым вступил в организацию Борис Комаров (Маранцман), третьим — капитан Федор Сайковский, кадровый командир Красной Армии.

На совещании четверки было решено действовать, не дожидаясь, когда группа станет многочисленной. Организовывать диверсии, вести среди пленных пропаганду, искать связи с бельгийскими подпольщиками.

Тягунов, Бещиков и капитан Сайковский попали в четвертый, «немецкий», забой, как его называли в шахте. В этом забое работали почти одни немцы. Большинство из них было настроено против русских.

Мастер забоя Макс сам работал, как зверь, и заставлял работать других до седьмого пота. Стоило русскому на минуту остановиться, как уже раздавалась дикая брань.

Однако, хорошенько приглядевшись к Максу, Тягунов понял, что мастер не так опасен, как показалось вначале. Макс, разумеется, не против Гитлера, нет. Он выбился в мастера, в «пурьоны», неплохо зарабатывает. Но этот человек, двадцать лет проработавший под землей, честен. В ею душе еще не погасла шахтерская, рабочая совесть. Макс любит свой тяжелый труд и гордится им. Мастер мог бы и не рубить уголь. А он встает туда, где опаснее. Большая физическая сила в нем сочетается с удивительной сноровкой, смелостью и необычайным шахтерским чутьем. Подрубая подорванную породу при проходке штрека, Макс выскакивает из-под обваливающейся груды в последнюю секунду. С ловкостью кошки отскочив в сторону, он с восторгом смотрит на летящие камни, восклицает: