На окраине Цымбаловки застава сообщила поручику, что какие-то всадники подъезжали с востока к селу и вновь куда-то скрылись.
Затаенный шепот постовых, лай собак, не умолкавших ни на минуту, пугливое поведение лошадей, то и дело шарахавшихся в стороны, холодная ноябрьская ночь, таившая в себе много неизвестного и страшного, — все это нервировало и поручика Доценко, и его разведчиков.
Ткнувшись в первый хутор и установив, что в нем никого, кроме жителей, нет, Доценко вернулся, разбудил Аксюка и, доложив о результатах разведки, направился спать.
Таким образом, добродий поручик, получив ту же задачу, что и Лелека, вел себя еще хуже, чем наш отделком. Помимо этого, поручик Доценко обманул командование, передав Аксюку, что в Терешполе заночевали 2000 казаков. А на самом деле вся бригада Багнюка вместе с артиллерией насчитывала лишь третью часть этого количества.
Объехав с комиссаром Климовым посты, я вернулся в штаб. Сел, положил руки на стол и, опустив на них голову, сразу же мертвецки уснул. Но спать пришлось недолго, минут десять — пятнадцать. Кто-то крикнул над ухом:
— Товарищ комполка, банда пошла!
Казаки, лежавшие на полу штабной хаты, вскочили на ноги. Вскоре по сигналу тревоги в предрассветном тумане собралась вся наша бригада.
Оказалось, что пока Лелека возвращался из Терешполя на свой пост, Палий не дремал. Банда покинула Цымбаловку.
Мы всей колонной выскочили из Терешполя и галопом понеслись вперед. Вдали, миновав пойму гнилой речушки, которая должна была, по нашему замыслу, превратиться в могилу банды, последние повозки Палия и всадники его тыльной заставы, едва различимые сквозь тяжелый синий туман, подтягивались к Яблоновке.
Значит, оставалось одно: пользуясь незначительностью разделявшей нас дистанции, скакать вперед и заставить Палия принять бой. Так, думал я, поступил бы и мой учитель — «желтый кирасир» Федоренко. Того же потребовал бы от любого командира и комкор Примаков.
Навалившись всей массой, бригада быстро сковала бы и раздавила врага. Но, вопреки этому наиболее целесообразному решению, был задуман сложный маневр, как будто мы имели дело с противником, который не убегал, а только о том и мечтал, чтобы дать нам сражение.
Сначала меня обрадовало весьма решительное распоряжение комбрига:
— Давай, лупи напрямую. Догоняй, кроши гадов...
Но надо было действовать не вразброд, а согласованно. Старая Гута показала, что противник чего-то стоит. Я спросил, что будет делать 8-й полк.
— Синяков пойдет на Пышки — Ожеровку... в обход правого фланга банды...
Я стрельнул глазами в двухверстку.
— Пусть обходит., только в пределах поля боя, не в мировом масштабе...
Но наши товарищи уже уклонились круто влево... на оперативный простор. Не время было для препирательств. Это понял и Карпезо. Показывая пример мужества, наш замполит вместе с головными сотнями 7-го полка атаковал цепь петлюровцев, раскинувшуюся впереди Яблоновки.
8-й полк получил задачу обходом с северо-запада отрезать пути отступления Палию. С 8-м полком пошла и батарея.
Все люди, начиная с сотников и кончая рядовыми казаками, вплоть до Малютки — Ивана Шмидта, рвались вперед, стараясь сойтись с бандой. И не как-нибудь, а лбом в лоб. При той обстановке, действуя только так, можно было в кратчайший срок, малой кровью, добиться полной победы. И это стремление бойцов 7-го полка, жаждавших любой ценой разделаться с наймитами пана Пилсудского, в тот же день увенчалось успехом.
Нет сомнения, что такими же были настроения и у наших товарищей, но, увы, не их вина в том, что 8-й полк увели в сторону от того маршрута, на котором только и возможна была встреча с врагом. Летом, одновременно с нами, 8-й полк получил прекрасное пополнение. Дивизион, прибывший из Киева, состоял из обстрелянных кавалеристов. Среди них был и командир взвода Кондрат Мельник (ныне генерал-лейтенант).
Конечно, можно заподозрить автора в пристрастности к своему полку, в стремлении разрисовать его подвиги, умаляя заслуги боевого соседа, тем более что с тех пор прошло много, много лет. Но наличие живых свидетелей событий гарантирует от подобных подозрений.
Над полями еще курился сизый туман, обещая погожий, солнечный день, когда мы, двигаясь широкой рысью по скованному морозцем шляху, увидели впереди цепи петлюровцев. Переправа по узкому мостику в деревне Яблоновка задержала поспешное движение тысячной банды. Палий выдвинул против нас заслон из пехоты и пулеметов.
Каждая минута задержки шла на пользу петлюровцам и во вред нам. Не теряя времени, надо было смять заслон и, вместе с ним, на его плечах, ворвавшись в деревню, врубиться в банду. То есть повторить тот же маневр, который позволил нам на плечах конного отряда Глушака влететь в Старую Гуту. Неважно, что пеший противник, защищенный складками местности, превосходит нас числом и огнем. Спешиваться, чтобы обеспечить себя от лишних потерь, значило терять драгоценное время. Надо было в конном строю атаковать банду, навести страх на гайдамаков стремительным и грозным сближением.
Когда мы только вытягивались из Терешполя, люди, оторванные от сладкого сна сигналами тревоги, лениво позевывали, дрожа от предрассветной ноябрьской свежести. Низко опустив головы, вяло двигались и кони. Но, увидя поблизости врага, все преобразились. Ощущая пьянящий, предбоевой озноб, развернулись сотни и, вскинув над головами сверкающую сталь клинков, ринулись вперед. Радостно было видеть, что здесь, как и под Старой Гутой, летели впереди атакующих, всадников Климов, Царев, Мостовой, Карпезо, который по долгу службы мог и оставаться при штабе бригады...
Тогда, два дня назад, в узком лесном ущелье под Старой Гутой в одном ряду шли шесть — восемь сталкивавшихся стременами всадников. Головные сотни Васильева и Храмкова вынуждены были действовать вытянутым в глубину плотным клином. Зато здесь, на невспаханном поле под Яблоновкой, все сабельные сотни, раскинувшись широкой казачьей лавой, с грозным криком «ура» устремились вперед на гайдамаков.
Так как Палий лишился своей конницы под Старой Гутой, можно было не опасаться ни за фланги и тыл, ни за сабельную контратаку. Не оставив ни одной сабли в резерве, полк в полном составе летел на вражеский заслон. На правом фланге, обгоняя бешеные тачаночные тройки Григория Ивантеева, скакал со своими людьми сотник Васильев, рядом с ним — Кикоть, на левом фланге — прикрываемые пулеметами Фридмана башкиры и латыши Жана Силиндрика. В центре, стремясь рассчитаться за Храмкова, неслась, распустив по ветру черные паруса бурок, сотня кубанцев.
Из-за темных верхушек яблоновских верб и тополей ударили первые лучи бледного ноябрьского солнца.
В бою за Яблоновку отличился взводный командир Панас Почекайбрат. Продвижению правого фланга сотни мешала окопавшаяся на окраине села группа вражеских стрелков. Почекайбрат, сжав бока Орлика, полетел на карьере вперед. Положив на полном скаку коня и прикрывшись его корпусом, забросал диверсантов гранатами. Сотня полтавских незаможников ворвалась в Яблоновку, но за этот успех заплатил жизнью прекрасный наш товарищ — камеронщик Почекайбрат.
Семивзоров, получивший вместо двух убитых под ним трофейных коней чудом уцелевшего Орлика, прислонившись спиной к седлу, свернул цигарку, достал из кармана «адскую машину». Зажав кремень тремя пальцами, пустил в ход тяжелое кресало. Но рука, устав от напряженной сабельной работы, дрожала, удары были неточны. Слабая искра, попадая на распушенный конец шнура, тут же гасла. Казак, разозлившись, сделал секундную выдержку, нацелился, сощурив единственный глаз, отрывисто чиркнул кресалом по кремню, над которым мгновенно вспыхнул сноп красноватых искр. Закурив, казак осмотрел еще раз нового коня, потрепал его по шее.
— Да, не то что мой дончак Шкуро, — глубоко вздохнул кавалерист, — царство ему небесное, но и ты добрый конек. И хозяин был у тебя добрый. До чего же вертел шашкой ловко, не хуже станишника...