В 16.00 2 декабря с материальной частью артиллерии базы все было покончено. Все взорвано, утоплено. Наступила тишина. Финны тоже не стреляли. Группы прикрытия начали отход. Саперы минировали траншеи, еще не уничтоженные дзоты, здания, дороги.
К этому часу командование, штабы и политотделы базы, сектора береговой обороны 8-й бригады и тыла покинули свои командные пункты и, как предусматривалось планом, прибыли на остров Густав-Сверн. Там был создан последний командный пункт для руководства посадкой на корабли групп прикрытия и групп минирования оставшихся объектов.
Теперь уже можно было заминировать командные пункты на полуострове, убежища, доты. Подготовили взрыв электростанции, хлебозавода, холодильника, водокачки. На всех объектах установили часовые механизмы с замедлением на 12 часов. Это были все те же будильники — из запасов военторга, хитроумно приспособленные саперами для взрывов в точно назначенный срок. Все должно взлететь на воздух к 4–5 утра, когда мы будем на подходе к острову Гогланд.
Установленные саперами самодельные взрыватели с замедлением сработали безотказно. В этом я убедился, побывав на Ханко 29 мая 1955 года.
Утром 2 декабря я получил радиограмму от командующего ВВС Краснознаменного Балтийского флота генерала М. И. Самохина. Он требовал немедленно отправить последние наши самолеты-истребители в Кронштадт. Немедленно, чтобы они могли прилететь в Кронштадт засветло. Я не мог с этим согласиться. Их всего осталось у нас восемь. Но эти восемь И-16 стоили двадцати-тридцати. Это были наши лучшие воздушные бойцы. На рейде Ханко — много кораблей. Погрузка еще не закончена. Рисковать нельзя, тем более что несколько раз появлялись истребители противника, но они, пока у нас есть такая защита, не решаются приблизиться к базе. Я ответил генералу Самохину, что истребители вылетят в 15 часов. Командующий ВВС молча с этим согласился. Ровно в 15.00 восемь И-16, оборудованные дополнительными баками для горючего, улетели в Кронштадт. Семь из них благополучно сели на кронштадтском Бычьем поле, один не дотянул, потерял ориентировку у кромки ледового поля, упал на торосистый лед, разбился.
Погрузка продолжалась и второго декабря.
В ночь с 1 на 2 декабря были сняты еще 340 защитников острова Осмуссаар. Мы послали за ними базовый тральщик № 205 «Гафель» под командой Евгения Фадеевича Шкребтиенко. После его ухода на острове осталось 17 подрывников. Начальником этой группы был старший лейтенант Василий Матвеевич Васерин, бывший военпред артиллерийского управления Народного комиссариата Военно-Морского Флота, его помощником подрывник и минер Г. А. Вдовинский.
В ночь со 2 на 3 декабря, одновременно с нашим уходом с Ханко, группа В. М. Васерина подорвала все батареи Осмуссаара. Катер МО, которым командовал сам Григорий Иванович Лежепеков, доставил для этой цели с Ханко на Осмуссаар 300 килограммов взрывчатки. На том же катере подрывники ушли с Осмуссаара. Самостоятельно, без захода на Ханко, они дошли до Гогланда.
Перед тем как попасть на Густав-Сверн, где теперь находился мой КП, я на автомашине ЗИС-101 Николая Павловича Симоняка приехал на пирс. Заканчивалась погрузка кораблей, перевозящих людей и имущество на турбоэлектроход. Его грузили на рейде. Выйдя из автомашины, я приказал шоферу утопить ее.
Водитель сел в машину, отъехал на 50–60 метров от пирса и, не закрывая дверцу, погнал ее вперед, к морю. Но выскакивая, он машинально захлопнул дверцу. Машина упала в воду и тотчас выровнялась, как утка она поплыла, задрав кверху багажник. Вода в герметично закрытый кузов не проникала. Несколько очередей из автомата продырявили машину, и она затонула.
На пирсе образовалась каша из ржаной муки. Несколько тонн ее пришлось уничтожить — некуда грузить, все забито; мешки с мукой не тонули, пока их не вспарывали штыками. Сбрасывая мешки в воду, муку рассыпали, конечно, по причалам.
Подошли семь танков Т-26 и одиннадцать танкеток. В них заложили толовые шашки, подожгли бикфордовы шнуры и столкнули в гавань. Через несколько минут на дне гавани они взорвались.
Так мы уничтожили боевую технику, с помощью которой столько месяцев упорно защищали и защитили Ханко — Красный Гангут.
Вскоре начали прибывать в порт автомашины с группами прикрытия: их было несколько — и матросы-гранинцы, и солдаты из бригады Симоняка, и пограничники старшего лейтенанта С. М. Головина.
Погрузка большей части пришедших кораблей была закончена.
Вице-адмирал В. П. Дрозд опять сформировал отряд тихоходных кораблей под общим командованием капитан-лейтенанта П. В. Шевцова. В отряд вошли транспорт № 538, базовый тральщик 210, канонерские лодки «Волга» и «Лайне», сторожевой корабль «Вирсайтис», тральщик «Ударник», два катера МО и четыре ханковских буксира. Этот отряд, приняв 2885 защитников Ханко, 2 декабря в 17 часов 55 минут покинул Ханко.
Итак, я, военком базы дивизионный комиссар Расскин и мой штаб — на островке Густав-Сверн. За все время командования базой мне ни разу не пришлось побывать на этом островке, хотя я и не люблю сидеть на месте. А островок этот любопытный. На нем в XVIII веке, еще во времена шведского владычества, была построена крепость. До 1941 года сохранились остатки крепостных стен и зданий. Никакой боевой ценности они, конечно, не представляли. Но нам они сослужили службу в последний день эвакуации. Отсюда, с острова Густав-Сверн, мы, все собравшиеся командиры штаба, должны были на трех торпедных катерах Д-3 уйти на Гогланд.
Я собирался уйти не на торпедном катере, а на турбоэлектроходе «И. Сталин». На него была погружена почти половина всех защитников полуострова, оставшихся к концу обороны. Для меня на этом корабле была приготовлена каюта. В эту каюту я приказал отвезти все мои вещи. Утром последнего дня военком Расскин и начальник штаба Максимов заявили, что они просят меня быть с ними, уходить вместе на торпедных катерах. Я согласился.
В 21 час мы с Расскиным на катере снова подошли к пирсу на Ханко. Там лежал убитый при отходе осколком красноармеец 2-го батальона 335-го стрелкового полка Карасев из группы прикрытия майора Путилова. Больше никого.
Город горел. Все-таки подожгли. Правда, опасность миновала. Надолго запомнит враг нашу стойкость и упорство. 164 дня обороны Ханко закончились.
В 21 час 30 минут все три торпедных катера вышли с Густав-Сверна. Я приказал подойти к борту эсминца «Стойкий» и спросил у вице-адмирала Дрозда разрешения идти на Гогланд самостоятельно. Получив «добро», вышли в море.
Идущий за нашим катером второй Д-3 с начальником и офицерами штаба и политотдела вырвался вперед, встал в голову нашей маленькой кильватерной колонны. Я приказал запросить начальника штаба, в чем дело. Получил ответ: «Впереди плавающие мины, идите за мной». Ну что ж. Видно, сперва комиссар и начальник штаба оберегали командира базы, а теперь штаб и политотдельцы прикрывают дивизионного комиссара и меня.
Вслед за нами около 22 часов с рейда вышел последний эшелон — отряд кораблей под командованием вице-адмирала В. П. Дрозда. В его составе были: турбоэлектроход «И. Сталин», эсминцы «Стойкий» и «Славный», шесть базовых тральщиков № 205, 207, 211, 215, 217 и 218, семь катеров МО и четыре торпедных катера. Эти корабли везли 8935 гангутцев.
Торпедные катера набрали скорость и умчались вперед. Я долго стоял на палубе и смотрел на покинутый полуостров. Город горел. Зарево — большое, оно окрашивало воду в красный цвет.
Я спустился в каюту.
Народу много, было очень тесно. Кроме меня и Расскина на катере были генерал-майор Дмитриев, генерал-майор Симоняк, его комиссар Романов, прокурор базы Коршунов, председатель трибунала Морозов, начальник особого отдела Михайлов и другие командиры. Спать не пришлось, хотя и очень хотелось.
Все последние дни, особенно с 30 ноября, когда пришел за нами вице-адмирал В. П. Дрозд, спать было некогда. Проделана громадная работа, преодолено и перенесено колоссальное нервное напряжение. Особенно было тяжело еще потому, что последние пять-шесть дней мы не знали, что делается под Москвой, остановлен ли там враг. Не знали и полной истины о положении Ленинграда. Знали, конечно, что Ленинград — в блокаде, плохо со снабжением. Мы видели, с какой жадностью экипажи прибывающих кораблей получают у нас продовольствие. Мы старались дать им как можно больше. На флоте в мирное время были отличные пайки — и по количеству, и по качеству. Но только придя в Ленинград, я узнал все и ужаснулся. Даже самое страшное наше представление о блокаде оказалось пустяком по сравнению с тем, что мы увидели. Но об этом — позже.