— А вы думали, что революции совершаются на честное слово! Ха-ха! — свирепо осклабился Пален.

— Государственные чины предполагали регентство, а не цареубийство, — сказала с отвращением графиня.

— О, им не в первый раз! Они спокойно перешагнут и через эту кровь. Провидение показывает явное милосердие России и русскому народу, чисто и быстро чрез предопределенных мужей истребляя тиранов нации. Революция, лишившая империи Иоанна VI, окончилась через четыре часа! Революция, жертвой которой пал Петр III, продолжалась 24 часа! Эта революция, в которой погиб Павел, длится уже три часа. Чем скорее мы ее кончим, тем лучше. Вставайте, графиня! Идите к императрице и возвестите ей волю императора Александра — немедленно ехать в Зимний дворец для принесения ему присяги.

— Я знаю, Пален, что в груди вашей сердце тигра, — сказала старуха, без церемонии откидывая одеяло и сходя с постели, в ночном туалете. — Вы смелый, отчаянный разбойник! Но и я не сахарная и знаю свои обязанности. Александр родился еще тогда, когда бедный Павел Петрович был всего только великим князем.

Говоря это, старуха надевала верхнюю юбку на теплую байковую, в которой спала, плисовые сапоги и бархатную телогрейку с шифром.

— Что вы этим хотите сказать, графиня? — спросил Пален, вновь принявшийся за графин с водой.

— То, что истинный отпрыск крови императорской, истинный наследник есть малолетний князь Михаил, первый в России родившийся от императора со времени провозглашения таковым Петра Великого, потому что он имеет по времени рождения уже по короновании и помазании его отца высшие права на трон, чем трое других великих князей, которые были только сыновья великого князя.[41]

Объясняя это, графиня заменила ночной чепец парадным током, взяла натуральную вязовую клюку и обеими руками уперлась на нее, все не спуская глаз с Палена.

— Но Александру, как наследнику престола, присягала гвардия при воцарении его отца. Наконец, изданный покойным императором закон о престолонаследии…

— Александр, как все же замешанный в убийстве отца, благодаря вашему клятвопреступлению, Пален, да! — кивая зловеще головой, говорила старуха. — Александр не решится принять корону и занять окровавленный трон. Он устрашится тени отца, которая будет тогда преследовать его. Что делает Александр?

— Лежит на диване у себя и плачет. Однако не выказал даже никакого желания видеть останки родителя. И… вы плохо знаете этого юношу, графиня! — заключил Палец.

Но он говорил теперь совсем уже иначе, почтительно склоняя высокий свой стан перед старухой, которая с клюкой своей казалась волшебницей, распоряжающейся судьбами императорского семейства.

— Вы не знаете Александра! — повторил он.

— Я Александра за уши драла, — сказала опять старуха. — Должно быть регентство и вдовствующая императрица регентшей, — решила она и пожевала губами, усиленно соображая.

— Что же, и эта комбинация недурна. Я не возражаю, — с ужимкой сказал Пален.

— Я вас знаю. Вам бы только сохранить власть, — сказала старуха.

— Странно было бы мне теперь уничтожиться, если я умел служить при таком государе, как покойный! Я похож вообще на те фигурки, которые каждый раз поднимаются на ноги, сколько их ни роняй.

— Вы бы и сами не прочь поцарствовать. Пален, а? — подозрительно спросила старуха.

Пален засмеялся, не раскрывая рта.

— продекламировал он.

— Кто командует войсками дворца? — спросила старуха.

— Генерал Бенигсен, — отвечал Пален.

Они мгновенно молча воззрились друг на друга.

— Я пойду к императрице, — сказала графиня Ливен.

— Вам должно узнать пароль и лозунг. Часовые не пропустят вас без этого, — сказал граф Пален.

— Посмотрю я, как это они меня посмеют не пропустить! — поднимая надменно голову и ударив клюкой об пол, сказала графиня Ливен. — А как? — подумав, прибавила она.

— Золотой овен и… граф Пален! — запнувшись, сказал граф Пален.

— Вы дурак, Пален! — гневно сказала графиня Ливен. — Отворите мне дверь. С чего это вы ее на ключ заперли? Моя камер-фрейлина может Бог знать что подумать.

Граф Пален поспешил отворить дверь настежь и с низким поклоном пропустил вперед старуху.

Она вышла, стуча клюкой, и быстро направилась в апартаменты императрицы.

Сторожевой пост, расположенный внизу лестницы, скрестил штыки. Графиня властно потребовала пропуска. Штыки опустились. В каждой зале она натыкалась на часовых и все ей безропотно покорялись. В последней зале, которая открывала доступ с одной стороны к апартаментам императрицы, а с другой — к покоям императора, запрет следовать дальше был выражен безапелляционно — стража тут была особенно многочисленна и решительна.

— Как вы смеете меня задерживать? — грозно крикнула графиня. — Вы головой за это ответите! Я иду к государыне с докладом и вы не смеете мне мешать в исполнении моих обязанностей!

Дежурный офицер после некоторых колебаний пропустил властную старуху.

Не прошло и четверти часа после входа графини Ливен к Марии Федоровне, как императрица в невыразимом волнении, в полубезумии, с распущенными волосами, босая и в одной рубашке вскочила с постели и выбежала из спальни с воплем:

— Я хочу его видеть! Что они с ним сделали? О, что они с ним сделали?!

Поспешавшая за ней, испуганная и недоумевающая графиня Ливен едва успела накинуть на плечи императрицы соболий салоп.

С криками и рыданиями императрица побежала парадными покоями своих апартаментов к спальне супруга.

Дежурный офицер осмелился было коснуться ее руки, убедительно представляя, что он имеет формальное строжайшее приказание решительно никого не пропускать в опочивальню к усопшему.

Императрица рванулась от него с воплем:

— Прочь, убийца! — и устремилась вперед.

Старуха Ливен, неодобрительно покачивая головой, пошла вслед за ней.

В прихожей, около запертых дверей опочивальни императора находился пикет семеновцев под командой капитана Александра Волкова. Этот офицер был лично известен императрице и пользовался особым ее покровительством.

Императрица бросилась к дверям, восклицая:

— Пустите меня! Пустите меня.

Но гренадеры скрестили штыки.

— Государыня, успокойтесь ради Бога! — умолял Волков. — Мы не можем вас пропустить.

— Волков! Пустите меня! Заклинаю вас всем святым! Пустите! — повторяла императрица, с безумно блуждающим взором, простирая к нему обнаженные руки. — Пустите меня к моему милому другу, если только в груди вашей человеческое сердце!

— Государыня, невозможно! Невозможно, государыня! — сам теряя голову и ломая руки, повторял Волков.

— Солдаты! Пустите вашу императрицу! Я умоляю вас на коленях!

И Мария Федоровна встала на колени перед гренадерами, все державшими штыки скрещенными.

Слезы потекли по грубым лицам старых гренадер.

— Государыня, матушка ты наша! — рыдающим голосом сказал один из них. — Понимаем мы горе твое, родимая! Чувствуем мы! Да не приказано нам!

— Так убивайте же и меня! — вскричала императрица и грудью надвинулась на штыки, так что гренадеры едва успели принять их.

Но в это время под одну руку ее подхватила подоспевшая Шарлотта Карловна Ливен, а под другую — извещенный о происходившем и прибежавший ближайший друг императрицы шталмейстер Сергей Ильич Муханов. Они подняли императрицу, оба убеждая ее успокоиться, Ливен по-немецки, а Муханов по-французски, представляя ей доводы бесполезности ее попытки в данную минуту проникнуть в опочивальню усопшего супруга. Императрица разразилась рыданьями, проливая потоки слез и, обессиленная, дала себя увести. В соседнем покое императрицу встретили две фрейлины с чулками и туфлями, в которые и поспешили облечь окоченелые ее ножки. Потом они увели императрицу в собственные апартаменты. Муханов поспешил за лейб-медиком Беком. Вслед за ним, все неодобрительно покачивая головой, вышла и обер-гофмейстерина Ливен. Им навстречу шел генерал Бенигсен.