На подносе размещалось четыре серебряных блюда, накрытые высокими крышками из того же металла, с несколько грубым, но богатым орнаментом. На первом находился неизменный плов с курицей в центре, на втором - рагу с индийским перцем, его ингредиенты я так и не смог угадать, на третьем - четверть ягненка и на последнем - рыба. Мы храбро потянулись руками к первому блюду, соблюдая между собой некоторую иерархию, и начали с того, что поделили курицу на четыре части. Перед каждым из нас стоял кувшин с нашей излюбленной водой, и думаю, в тот момент я бы не отдал предпочтение ни одному вину.
От курицы мы перешли к рагу. Справиться с этим блюдом оказалось проще: поданное нам мясо какого-то неизвестного животного уже заранее было нарезано на куски. Каждый кусок служил нам вместо ложки, и с его помощью мы прихватывали приправу. Вскоре мы обнаружили, что приняли за мясо овощи. По правде говоря, парижанин счел бы подобное угощение достаточно скудным, но для нас, ставших истинными исмаилитами, оно показалось роскошным.
После рагу настала очередь ягненка. По тому, как губернатор приступил к этому новому блюду, мы поняли, что он - приверженец той же школы, что Талеб и Бешара. Он вытянул обе руки, одной стал придерживать кусок в миске, а другой отщипывать мясо, которое с поразительной легкостью отделялось от костей. На сей раз мы даже не попытались последовать его примеру, заранее зная, что опозоримся. Мы попросили у губернатора разрешения достать свои кинжалы, боясь неожиданным движением испугать его, и, получив согласие, принялись разделывать тушу ножами.
Оставалась рыба, и здесь нас подстерегало одно из самых жестоких испытаний, уготованное нам в жизни. Китообразное неведомого мне названия имело такое несметное количество костей, что, взяв в рот первый же кусок, мы поняли: если не принять необходимых мер предосторожности, нам грозит смерть от удушья. Тогда мы принялись тщательнейшим образом изучать каждый лежащий перед нами кусок; увидев это, губернатор, уже расправившийся со своей порцией, казалось ничуть не заботясь о костях, велел подать еще одно блюдо рыбы, правой рукой отделил кусок, положил его на ладонь левой и начал извлекать оттуда кости - от больших до самых маленьких, затем он накрошил туда примерно такое же количество хлеба, добавил пряностей, скатал все это в шарик величиной с яйцо и положил его на серебряное блюдо, которое по его знаку невольник поднес господину Тейлору. Покончив с первым "образцом", губернатор перешел к созданию второго. При мысли о том, что он предназначался мне, я буквально оцепенел. Увидев мое беспокойство, губернатор счел, что я жду своей порции, и начал торопиться, впрочем, следует отдать ему должное, работал он над своим произведением с тем же усердием. Завершив его, он отослал мне плод своего труда - очень хорошенький шарик величиной с абрикос. Я взял его, поклонившись, и, словно любуясь совершенством его форм, принялся его рассматривать, дожидаясь, пока губернатор отвернется, а сам тем временем вспоминал все известные мне трюки фокусников, надеясь проглотить его так же, как паяц глотает шпагу. Хитрость удалась. Губернатор, неутомимый в своей галантности, принялся за изготовление шарика для Мейера и, поглощенный своим занятием, которое он осуществлял с подлинным артистизмом, не заметил, как мой шарик, вместо того чтобы попасть ко мне в рот, очутился сначала у меня в рукаве, а оттуда перекочевал в карман жилета. Судьба деликатеса, поднесенного господину Тейлору, мне неизвестна, но подозреваю, что из учтивости он вполне мог отправить его себе в желудок.
Участь Мейера была предрешена. Он оказался последним из гостей, и все взоры были устремлены прямо на него. Он мужественно встретил этот удел и честно проглотил свой шарик, рискуя подавиться; этот поступок возвысил его в глазах паши, тот принял за нетерпение естественное желание Мейера поскорее покончить с этим необычным лакомством.
Сладкое состояло из пирожных, варенья и шербета, приготовленных женами губернатора; все эти яства, заманчивые на вид, оказались весьма сомнительны на вкус из-за немыслимых сочетаний продуктов, лежащих в основе турецкой кухни.
Паша, пребывавший в отменном расположении духа в течение всего обеда, к десерту стал еще любезнее. Он вновь вернулся к нашему путешествию, требовал дополнительных подробностей о том, как мы были похищены Отцом Победы у племени валед-саид, и снова заставил повторить рассказ, как грабители и ограбленные собрались вместе полакомиться сахаром и насладиться хорошим кофе; затем, когда я закончил, он произнес:
- А теперь встанем и отправимся взглянуть на то, как отрубят головы этим бандитам.
Мы решили, что не расслышали, и попросили Мухаммеда повторить; но по изумлению нашего переводчика и по тому, как он забормотал нечто несусветное, повторяя приглашение губернатора, мы поняли: наш переводчик воспринял все сказанное вполне серьезно. Господин Тейлор как глава каравана поднялся и стал умолять пашу, который уже подошел к окну, соблаговолить выслушать его. Губернатор обернулся и ответил, что с радостью послушает нас и будет целиком в нашем распоряжении, как только закончится казнь. Как раз по поводу казни, заметил господин Тейлор, он и хотел высказать несколько возражений. Губернатор сделал милостивый жест и приготовился слушать, бросив при этом последний взгляд в окно, словно говоря просителю: давайте побыстрее, нас ждет интересное зрелище. Тогда господин Тейлор, к великому изумлению губернатора, начал просить пощадить наш эскорт. Эти бедолаги, умиравшие с голоду, сказал он паше, заслуживают прощения, хотя и поживились нашими скудными запасами провизии. Из-за этой оправданной бесчестности мы поголодали всего-то сутки, а не пойди паши проводники на этот шаг, то могли бы умереть с голоду; ну а вероломство Отца Победы вполне естественно для арабских нравов, мы сами виноваты в том, что позволили так легко себя обмануть. Впрочем, в результате этого происшествия наш эскорт увеличился, став тем самым еще надежнее. Он убедительно просит пашу не настаивать на этой форме наказания.
Губернатор ответил, что господин Тейлор проявил себя внимательным наблюдателем, характеризуя арабские правы; подобные истории, он вынужден в этом сознаться, случались неоднократно, но с заурядными путешественниками- с бедными художниками или нищими учеными, которые, по словам паши, не заслуживают того, чтобы разбираться, как с ними обошлись. Мы же - другое дело, мы - посланники французского правительства, аккредитованные при вице-короле Египта и особо рекомендованные всем губернаторам Ибрагима-паши. Он обязан справедливо вершить правосудие, а потому снова пригласил присоединиться к нему и взглянуть, как будут рубить головы преступникам. Сказав это, он сделал шаг к окну.
Мы поняли, что паша и в самом деле стремится проявить таким образом свое уважение к нам, и ужаснулись, представив себе участь наших несчастных спутников. Теперь мы все присоединились к мольбам господина Тейлора. Тогда губернатор, по-видимому сделав над собой усилие, подал знак, чтобы мы успокоились, велел привести виновных, а нас пригласил сесть рядом с собой. Через пять минут показались наши славные друзья: впереди Талеб и Абу-Мансур, за ними Бешара, Арабалла п остальные грешники, их сопровождало человек тридцать солдат с саблями наголо. Бешара и Талеб посмотрели па нас с немым укором, задевшим нас до глубины души. Мы знаком дали им понять, чтобы они не волновались. Это было как нельзя кстати, потому что они дрожали всем телом и были очень бледны, насколько позволяла судить их смуглая кожа. Оказалось, их арестовали три часа назад, не сообщив нам об этом; от стражников они узнали, какая участь им уготована; таким образом, понимая в глубине души свою вину и прекрасно зная, как скоро и безжалостно вершит суд турецкое правосудие, они уже считали себя погибшими, а будучи уверены, что обвинение исходит от нас, не надеялись на наше заступничество. И наши дружеские, обнадеживающие взгляды показались им не совсем понятными.
Их поставили полукругом, и мгновение губернатор молча смотрел на них со свирепым видом; у несчастных тотчас же исчезла последняя надежда, которую мы успели вселить в них. Наконец, увидев, что они достаточно напуганы и раскаиваются в содеянном, он произнес: