- Отсюда далеко до привала?

- Это известно одному Аллаху,- ответил он.

Я понял, что имею дело с фаталистом, и решил хитростью добиться своего.

- Сколько времени ты шел сюда?

- Сколько было угодно Аллаху.

Не желая признавать себя побежденным, я продолжал:

- А мы придем туда дотемна?

- Если на то будет воля Аллаха.

- Но в конце концов,- вскричал я, выведенный из себя,- доберемся ли мы туда за час?

На сей раз на лице его появилась удивленная улыбка, словно мои слова показались ему чудовищными и лишенными смысла. Но затем, укоряя себя за это сомнение, оскорбляющее всемогущество Аллаха, он принял невозмутимый вид, и в его ответе прозвучала такая вера, которая способна двигать горы:

- Аллах велик.

- Да кто же, черт возьми, сомневается в этом? - вскричал я в бешенстве.- Речь ведь о другом. Послушай меня хорошенько. Я тебя спрашиваю: далеко ли до места, где разбивают лагерь?

Тогда он протянул правую руку в том направлении, куда мы двигались, и последовал сакраментальный ответ:

- Это там.

Я понял, что попал в заколдованный круг, и, сочтя его и без того достаточно широким, решил не увеличивать новыми вопросами. Араб же, счастливый тем, что встретил товарищей, пошел назад с нашим караваном, решив продолжить свой путь на следующий день. Через три часа мы были у цели.

Беглый осмотр местности сулил нам по крайней мере мягкую постель: красноватый песок был необычайно мелким и чистым - ни камешка, ни ракушки на всей его гладкой поверхности. Увы, эти качества впоследствии оценили и наши гости, с которыми мы вовсе не намеревались делить свое ложе: на каждом шагу встречались здесь ящерицы и змеи, их следы были столь многочисленны и так часто пересекались, словно на равнину накинули сеть с ячейками разной величины.

Ночь застигла нас до того, как мы нашли подходящий участок, и нам пришлось выбирать его наугад и положиться на волю провидения. Арабы поставили палатку, мы растянулись в ней па ковре, хотя под ним вполне могли быть норы, вырытые разными змеями или ящерицами, а это крайне опасно, поскольку рептилии, пытаясь выйти из своего убежища или вернуться в него, обычно атакуют любое препятствие, преграждающее ИМ путь.

Ужин протекал грустно; как уже говорилось, этот день оказался одним из самых тяжелых за все наше путешествие. Я не слишком верил, что ночью мы сможем спать, и решил, чтобы потом себя не корить, обойти и осмотреть палатку, я занялся этим, согнувшись пополам и вглядываясь в песок, когда неожиданно Бешара, заметивший меня, бродившего словно призрак, счел своим долгом отвлечь меня от этого занятия и подошел ко мне. Я спросил у него, можно ли судить о его родине, которую он приветствовал столь мелодичным пением, по этому уголку. Бешара пообещал мне, что завтра я сам смогу оценить достоинства его страны, и, в свою очередь, задал мне вопрос: стоит ли Франция Синайского полуострова?

Никогда еще ни один вопрос не был задан так кстати - он затронул меня до глубины души, пробудив всю мою привязанность к родной земле; на чужбине она проявляется особенно пылко и благоговейно. Я призвал тогда на помощь все воспоминания о Франции, и каждый ее уголок всплывал в памяти, окруженный каким- то романтическим ореолом, которого прежде я не замечал, а почувствовал только теперь, находясь так далеко от родины. Я рассказал Бешаре о скалистой Нормандии, о ее безбрежном хмуром океане и готических соборах; о Бретани - древней родине друидов, о ее дубовых рощах, о гранитных дольменах и народных балладах; о Южной Франции, которую римляне превратили в свою излюбленную провинцию, ибо сочли этот край пи- чем не уступающим Италии, и оставили здесь величественные сооружения, способные соперничать с теми, что возвышаются в Риме; и, наконец, я описал ему Дофпнэ, высокие Альпы и изумрудные долины, поставленные поэтами в один ряд с семью чудесами света9, ослепительные радуги, венчающие водопады; сейчас, как никогда, я грезил об их изумительной прохладе и мелодичном шуме.

Бешара слушал мой рассказ со все возрастающим недоверием; наконец он уже не мог скрыть своего недоумения. Вероятно, оп решил, что я, будучи художником, рисую перед ним эти картины, отдавшись на волю воображения. Тогда я спросил у него, что необычного и невероятного усматривает он в моем рассказе. Он какое- то время собирался с мыслями и затем произнес:

- Аллах создал квадратную землю, усеянную камнями. Покончив с этим, он, как все знают, спустился вместе с ангелами на вершину горы Синай, центр мироздания, и начертил большую окружность, которая касалась четырех сторон квадрата. После этого он велел ангелам собрать все камни из круга в углах, соответствующих четырем сторонам света. Ангелы исполнили приказ, и, когда круг был расчищен, Аллах отдал его своим любимым чадам - арабам, а четыре угла нарек Францией, Италией, Англией и Россией. Так что Франция не может быть такой, как вы ее описываете.

Я уважал чувства Бешары, подсказавшие ему такой, пусть даже обидный для меня ответ, и поэтому решил промолчать. Правда, мне показалось забавным, что именно в каменистой Аравии зародилась подобная легенда.

Бешара счел меня побежденным и, проявив великодушие победителя, снисходительно отнесся к моему поражению.

Мы подошли к сидевшим кружком арабам, поскольку мне вовсе не хотелось спать. Араб, примкнувший к нам днем, о чем-то рассказывал, и Бешара по законам гостеприимства предоставил ему первое слово. Тот излагал длинную историю, из которой я ничего не понял, но позже мне ее пересказал Бешара.

Малек, так звали этого араба, находился в Каире, когда один английский путешественник подыскивал себе проводника; он собирался подняться вверх по Нилу до истоков Белого Нила. Малек предложил свои услуги, хотя дорогу после Филе знал не лучше англичанина. Но араб ничего не боится, ибо выше всякой учености ставит могущество Аллаха. В Эфиопии он честно сказал путешественнику, что считает необходимым взять проводниками нескольких уроженцев этих мест. Англичанин догадался, что Малек преувеличил свои познания в географии, но, поскольку в пути тот проявил себя услужливым проводником и преданным слугой, решил оставить его в качестве посредника между ним и новыми попутчиками. Малек сопровождал европейца до Лунных гор. Здесь англичанин решил продолжить свое путешествие по Абиссинии, но Малек согласился сопровождать его только до берегов Бахр-эль-Абьяда, или Белого Нила, а затем собирался вернуться к своему племени. Спорить с ним было бессмысленно.

Путешественник заплатил вдвое больше, чем обещал, и простился с Малеком, который купил себе верблюда и двинулся в обратный путь по примеру всех арабов - не зная дороги, но ориентируясь по звездам. Так он попал в Кордофан, то ночуя под открытым небом вместе со своим верблюдом, испытывая голод и жажду, то обретя приют в какой-нибудь убогой негритянской хижине, где, к его изумлению, он встречал только стариков, стоящих па пороге смерти, или младенцев. На северной границе этого государства, в двух днях пути от его столицы Обейда, если так можно назвать скопление жалких лачуг, Малека приютили в хижине, где, как и повсюду здесь, жили только старый негр и ребенок. Они оба плакали: ребёнок звал мать, а старик - дочь. Старик негр принял Малека за араба из Нижнего Египта и поведал ему свою историю. Из этого рассказа тот узнал кое-какие любопытные подробности о жителях внутренних районов Африки, о которых вообще ничего не известно.

Из года в год Нил выходит из берегов, неся плодородие Египту. И хотя господь сотворил это чудо для всего народа, пользу из этого извлекает один паша. Урожай с плодородных берегов от Дамьетты до Элефантины принадлежит ему. Но дальше живут независимые племена кочевников, чье богатство, как некогда у царей пастушеских племен, заключено в их стадах. И ближе всех - негры Дарфура и Кордофана. Паша, не раз глядя в их сторону, подумывал о том, что, поскольку они входят в состав его империи, их следует обложить подушной податью, тогда как его подданные из Дельты и Нижнего Египта платят ему налог на урожай. Когда паша принимает такое решение, а это бывает раз в три-четыре года, он направляет в Кордофан кавалерийский полк и несколько рот пехотинцев, и тогда начинается охота, подобно той, которую устраивают в Индии на слонов, львов и тигров.