Среди этого вихря безумных видений изредка, как молнии, проносились воспоминания детства, не посещавшие меня уже добрых два десятка лет. Я слышал ласковое журчание ручейка, протекавшего по отцовскому саду; мне чудилось, я лежу в тени каштана, посаженного отцом в день моего рождения. И тут я изведал два совершенно противоположных ощущения, которые, как мне казалось прежде, нельзя испытывать одновременно: одно мнимое, что поблизости вода и тень, другое подлинное - ощущение усталости и жажды. Чувства мои смешались; я больше не знал, где сон, а где явь. Разбудила меня острая боль в груди и в пояснице, это удары седельных лук известили меня о том, что я и в самом деле начал терять равновесие. Испугавшись, я открыл глаза: сад, ручей, тенистый каштан исчезли, как призраки; остались лишь солнце, ветер, песок и, разумеется, пустыня.

Так прошло много часов, я уже потерял счет времени, но вдруг почувствовал, что движение прекратилось, и, на мгновение очнувшись ото сна, увидел весь караван, сгрудившийся вокруг Талеба; только мы трое находились там, где соизволили остановиться наши верблюды. Я взглянул на Мейера п Тейлора, они, как и я, сидели, съежившись, в седле, совершенно раздавленные жарой. Я сделал знак Мухаммеду подойти, потому что у меня не было сил самому идти к нему, и спросил, почему арабы остановились и так нерешительно озираются по сторонам. Долина вполне оправдывала свое название - заколдованная: ветер и песчаный горизонт, непрерывно меняющий свои очертания, мешали ориентироваться, и потому наш Палинур8, усомнившись в себе, призвал на помощь товарищей; наконец все единодушно решили, в каком направлении нужно двигаться; мы немного отклонились вправо, и верблюды перешли на великолепный галоп. Реальная опасность - сбиться с пути и остаться без воды - послужила прекрасным противодействием фантастическим видениям, преследовавшим меня с начала пути; может быть, этому чудесному исцелению способствовало и то обстоятельство, что жара спала. Правда, это явилось поводом для нового беспокойства: солнце клонилось к закату, а с наступлением ночи еще труднее будет отыскать дорогу. Конечно, есть звезды, но если ветер не утихнет, то мы не сможем разглядеть их сквозь завесу песка над нашими головами.

Через час полного молчания я отважился спросить, далеко ли до лагеря.

- Там,- ответил скакавший рядом со мной араб, указав на горизонт. Это слово вернуло меня к жизни; мне показалось, что я прикоснулся к источнику; и, хотя он находился еще довольно далеко, мы наверняка вскоре доберемся до него, поскольку наши хаджины мчались туда во весь опор. Еще через час я задал тот же вопрос другому арабу и получил тот же ответ.

На сей раз я не был уверен в правильности его ответа, потому что за эти два часа мы проделали не менее шести-семи лье. Прошел еще час, солнце скрылось с поразительной быстротой, характерной для Востока. Теперь, в свою очередь, господин Тейлор поинтересовался, далеко ли еще до источника, и Арабалла, оглядевшись, ответил: добрых часа два. Стояла кромешная тьма; мы едва не падали, не столько от жажды, сколько от усталости, и заявили, что нам безразлично, каким образом нас настигнет смерть, но дальше мы не двинемся. Тогда Талеб подал сигнал дромадерам, те опустились на колени, сбросив нас раньше, чем мы сами успели спуститься на песок.

Однако и здесь возникли те же трудности, что и во время первого привала: едва поставили нашу палатку, как порыв ветра сорвал ее, и пришлось гнаться за ней, как за шляпой где-нибудь на парижском мосту. Само собой разумеется, бежали арабы, мы же были не в состоянии шевельнуться, пусть даже палатку унесло бы обратно в Суэц. В остальном эти неприятности оказались не столь тягостны, как в первый раз. Ночь принесла с собой если не прохладу, то по крайней мере ослабление неимоверной жары, от которой я едва не сошел с ума. На сей раз Абдулле повезло, он сумел найти большую глыбу и под ее защитой соорудил кухню. Он принес нам неизменный рис; мы проглотили несколько зерен - примерно столько, сколько мог бы склевать дрозд, а затем безуспешно пытались запить их глотком воды и, смочив лицо и руки, наконец заснули.

Я спал глубоким сном, потеряв представление о том, где я нахожусь, как внезапно почувствовал, что меня трясут за плечо; я сразу же проснулся и, едва придя в себя, попросил пить. В ответ на эту просьбу мне дали сосуд с водой, я тут же поднес его ко рту и с вожделением отпил свежей пресной воды. Поскольку после первого глотка никто не отобрал у меня флягу, я решил, что воды на всех вдоволь и она целиком в моем распоряжении, поэтому не отрываясь осушил флягу до дна и только тогда вернул ее своему благодетелю. Им оказался Бешара; после того как лагерь был поставлен, он сел на своего дромадера и один среди ночи, руководствуясь скорее инстинктом, нежели зрением, проскакал галопом четыре лье, чтобы раздобыть для нас живительную влагу из источника, добраться до которого нам недостало сил.

В течение пяти минут, пока я снова засыпал, мне показалось, что к вою ветра примешивается какой-то незнакомый шум; он напоминал стоны, бессвязные крики, глухие рыдания; решив, что снова нахожусь во власти галлюцинаций, я погрузился в прерванный сон, не спросив объяснений на этот счет. На следующее утро я помнил лишь об эпизоде с водой. Спокойная ночь, свежая вода, дарованная нам как манна небесная, уверенность в том, что сосуды наполнены и теперь нас не будет мучить жажда,- все это придало нам силы; и на рассвете, бодрые, веселые и отдохнувшие, мы уселись на своих дромадеров. Увы, при первых же шагах мы поняли, какой бы чудодейственной и животворной ни была вода, но и она не являлась панацеей от всех бед.

Когда взошло солнце, пред нами открылся совершенно другой пейзаж; ночью мы вступили в горную цепь вулканического происхождения, и теперь нас окружали голые, лишенные растительности, невзрачные холмы, похожие на те, что возвышаются у подножия Этны. Мы ехали около трех лье по этой словно вздыбленной местности, затем очутились на равнине, покрытой очень мелким песком; казалось, будто его специально просеивали. Мы устроили привал на два часа раньше, и, когда я поинтересовался у Бешары почему, он ответил, что здесь удобное место для лагеря. Этот ответ удивил меня, поскольку прежде Талеб не проявлял такой предусмотрительности.

И в самом деле, наши арабы спешились и стали внимательно разглядывать землю, будто что-то искали; эти необычные действия возбудили мое любопытство, и я принялся искать вместе с ними. Ничего не найдя, я позвал Бешару и спросил у него, не знает ли он, что мы ищем. Место, где мы остановились, показалось мне не хуже других, и поэтому я не мог понять, для чего нужны еще какие-то поиски. Тогда он показал мне следы на песке, которых я не заметил. Их было так много, что и в самом деле нельзя было ступить на песок, не задев какого-нибудь отпечатка; эти следы оставляют змеи и ящерицы; местами в песке зияли проделанные ими дыры, похожие на воронки. По этим разнообразным отметинам арабы умеют определить не только кому они принадлежат, но и возраст, размеры, силу самого животного, а также, что самое удивительное, когда были оставлены эти следы - накануне, утром или минуту назад; они показали мне, как распознавать их, и я прекрасно разобрался В этой системе, которую через несколько дней проверил на практике. Например, ящерицы оставляют четкие отпечатки четырех коготков и небольшую волнистую черточку на месте хвоста; змея оставляет параллельные прерывистые следы там, где ее кольца касались песка. След газели легок и изящен, капризно непостоянен и зависит от того, что ей по нраву - весело скакать вперед или пугливо прыгать из стороны в сторону. Все эти наблюдения говорили о том, что пустыня густо населена весьма разнообразными обитателями. И если одни из них радовали взор, то соседство с другими для путешественников довольно неприятно; к счастью, мы отделались легким испугом.

Вечером все эти меры предосторожности были еще усилены. Мы остановились в пять часов, чтобы успеть засветло завершить осмотр. Один из арабов наступил на змею, но, прежде чем она его укусила, успел убить ее палкой. Змея оказалась толщиной с кулак, что совсем не соответствовало ее длине - не больше двух футов, из-за огромной головы, величиной с собачью, выглядела она па редкость безобразно.