Женя приподнялся на цыпочки и бросил призывный взгляд на работников котла и поварешки, пытаясь привлечь внимание.
Беседами Женя его не баловал, и Богданыч в последнее время стал наблюдательным, страсть. Вот и сейчас разом подметил и черные круги под глазами, и помятый воротничок рубашки, и нервные пальцы. Пальцы у Перемычкина были особой статьей...
- Как самочувствие?
- Спасибо, хорошо.
- А выглядишь херово. Хочешь фруктовый салатик? Последний. Че молчишь как партизан? Знаешь, там... я - не птичка-невеличка, я - полезная клубничка. Кто подружится со мной - не простудится зимой...или вот: как полопаешь, так и потопаешь... - Богданыч вздохнул и провел пальцем вдоль тупого лезвия столового ножа. - Жень, я вообще поговорить хотел, а ты носишься, блин, как этот... комедию ломаешь...
- Богдан, я предпочитаю элиминировать из нашего общения все, что не имеет непосредственного отношения к делу.
Вот так он ему и отвечал... отрывками из переписки Черчилля с Труменом. Кого другого можно было заподозрить в скрытом флирте или открытом издевательстве, но Мамонтов знал, что Женя просто не умеет делать ни первое, ни второе.
Бывают люди толстокожие, бывают тонкокожие, а Перемычкин был без кожи вовсе и прикрывался, чем мог - отглаженными пижонскими костюмчиками и умными словечками.
- Ты в курятнике спал, что ли? - Богдан смахнул с лацкана пиджака белое перышко и задумчиво воззрился на кривой узел галстука. Женя резко втянул носом воздух, и Мамонтов руку убрал.
- Чего желаем, мальчики?!
- А? Нина Сановна, все цветете аки вишня по весне! Мне жаркое, пожалуйста, борщ, три куска хлеба, пирожок с мясом и фруктовый салат. И два чая...черных, ага.
Богдан расплатился, молча поставил салат в стеклянной креманке на Женин поднос и подошел к Корольчуку.
- Что ты, Левушка, невесел? Что ты голову повесил?
- Да... - отмахнулся Корольчук, - движуха сверху паршивая.
- Че за движуха?
- Неважно. Слушай... - Лева замялся, начал чай мешать, хотя сахар вроде не добавлял. - Ты ж в универе участвовал в комплексном проекте по автотранспортному туннелю?
- Ну да.
- Сыну щас... - Корольчук чашку с чаем отодвинул и так пристально на Богданыча уставился, что тот жевать перестал, - задали составить тех. карту на земляные работы, ты ему не поможешь?
- Да какие вопросы, Лёв, - Мамонтов глаз не отвел. - Пусть звонит. Он...у вас?
- У нас, - Богданыч впервые в жизни видел, чтобы Корольчук колебался. - Богдан, он тебя уважает очень. Ты ему это...скажи, чтобы голову не терял...с отребьем всяким не связывался.
- Проблемы какие?
- Нет. Пока нет.
А вечером Богданыч взялся разбирать в зале шкаф с барахлом эпохи мезозоя, закончил к полуночи, плюхнулся без сил на диван, достал мобилу, нашел номер Жени и нажал на вызов.
Женя ответил с гудка десятого, когда Мамонтов уже и не чаял, в трубке раздалось вежливое: "Алло?", и у Богданыча сладко заныло в груди:
- Это я.
- Бог-дан?
- Он самый.
Пауза затянулась, Богданыч пялился на черный мешок с мусором в центре комнаты, с ужасом думая о том, как же эротично Перемычкин дышит в трубку.
- Бог-дан, случилось что?
И вот тут у Мамонтова внутри как струна лопнула, потому что за последние две с лишним недели у него до хрена всего случилось.
Случилась бессонница и тоска такая, что хоть волком вой. Случилась лютая ненависть к выходным, потому что это сорок восемь часов без его, блять, Перемычкина физиономии и занять их нечем совершенно.
Случилось то, что он два дня назад врубил гейскую порнушку, а через десять секунд хлебал из горла теплую водку, но нервные клетки, они, сука, не восстанавливаются.
Случились фотки с восьмого марта, на которых он лихо отплясывал с Женей, а тот на него смотрел так, что у Богданыча случился стояк, и, как следствие, случилось вполне серьезное размышление - а не подрочить ли на Женин светлый образ?
Все это случилось и безжалостно выбросило Богданыча в пугающее Никуда без парашюта и инструкций к действию.
- Ты мне снился.
- Я?
- Тогда, в ночь после пожара. Мне приснилась комната в дыму, и ты лежал у меня на коленях...
- Это нормально, мы ведь...
- ...лежал без рубашки, возбужденный до чертиков и хотел меня, я точно знал, ты такой был...имя мое шептал...
- Хватит. Это просто сон.
Богданыч подумал, что Перемычкин сейчас, наверняка, залился краской по самые плечи и теребит пылающую мочку уха.
- Ты прав. Жень, а что на тебе надето?
- ...
- Женя? Погодь, трубку не бросай... Ты тут?
- Да.
- Извини. Ступил. Дурак. Исправлюсь.
- Бог-дан, я пойду...
- Куда ты пойдешь на ночь глядя?
- Я спал.
- Спал?
- Да.
- В пижамке? Или голышом?
Лучше б не спрашивал, потому что сразу представил.
- Если продолжишь гневно пыхтеть, то я, пожалуй, сниму напряжение безотказной правой...
- ...
- Это же "гневно" или...нет? Скажи мне...
- Что?
- Что тоже хочешь. Что я не маньяк-извращенец.
- Бог-дан...
- Блин, как же ты имя мое произносишь...
- Как?
- Охуенно.
- Я пойду.
- Жень... Жень, ты тут еще? Женя?
Богданыч сжимал в руке молчащий телефон, и казалось ему, что Перемычкин не в получасе езды на машине, а в ебаном Тамбове, до которого не летают самолеты и не едут даже поезда, ни сегодня, ни завтра, вообще, никогда.
С того вечера Женя перестал отвечать на звонки, а после десяти абонент и вовсе бывал выключен или вне зоны действия сети.
Дурацкий телефонный разговор словно высосал из Богдана последние силы, хотелось лечь на спину в позе морской звезды и пустить все на самотек.