Брат не на шутку перепугался, мысленно представив себе на мгновенье, как эта пьяная толпа вваливается в приютившую нас квартиру. Тем более что всё это происходило совсем близко: девятиэтажный дом был виден как на ладони и хорошо просматривался с любой точки квартала.

– Нет, нет… это не здесь… это совсем в другой стороне – лепетал брат заплетающимся от страха языком, всячески пытаясь повернуть компанию в противоположную сторону.

«Да-а… – подумал я, – до полного разгрома и мата оставалось совсем немного.»

Наконец, когда, окончательно потерявшую над собой контроль, Лену, подруги взяли с обеих сторон под рученьки, Шухрат попрощался и чуть ли не галопом поскакал прочь от веселой компании.

– Жухрай, постой, не уходи! – неслось ему вослед. – Эх, ты: ничего-то ты не смыслишь в настоящей любви…»

худ. Жером Жан Леон

Мы ещё с недельку пожили в гостеприимной семье, после чего двинулись дальше, по намеченному изначально маршруту. Впереди нас ждали: Таллин, Рига и Вильнюс…

– Я напишу тебе… – коротко бросил я на прощание Лене. Даже здесь я поостерегся обещаний, поскольку привык их сдерживать.

И, всё же, сдержал.

В течение года мы обменивались письмами: она – короткими и лаконичными, а я – длиннющими опусами, с витиеватой восточной недосказанностью, отличающейся загадочным притяжением и… неопределенностью.

Значительно позже, когда к «правилам игры» супруги начинают относиться снисходительно и иронично, как к давно забытой, дурацкой, но милой сердцу игрушке, моя жена признается мне:

– Я полюбила не тебя, а твои письма: в них ты совершенно другой…

Достаточно часто, после попоек на работе, я заходил в стеклянное здание, на котором сверху красовались три слова: «Почта. Телеграф. Телефон». Там, в помещении переговорного пункта, рядом с кабинками, на стене висели два аппарата междугородной связи. Один из них как-то странно глючил: стоило в щель запустить подряд две монеты – одну достоинством в пятнадцать копеек, а вторую – в две – как, что-то там внутри переклинивало и… можно было разговаривать бесконечно, не опуская более монеток. Естественно, я разговаривал с Леной часами.

– Какой богатый… – всякий раз будет изумляться моей щедрости будущая тёща. Со временем я развею этот миф, приехав в Ленинград и рассказав всю правду.

Через год с небольшим, мой житейский челнок прибьёт к берегам Невы…

«Из грязи в князи» – существует довольно известная поговорка, подразумевающая людей, вышедших из низов и добившихся богатства, почестей и славы.

«Из князи в грязи» – так, наверное, можно было сказать про меня, когда я, переехав окончательно в Россию, обосновался в Ленинграде и обзавелся семьей.

Бросив свою работу в «Интуристе», где мне никогда и ни в чем не приходилось испытывать недостатка, я оказался у «разбитого корыта», размышляя – где мне найти работу и что, собственно, я умею делать. Оказалось, что ровным счётом, ни-че-го!

Вскоре, не без помощи жены и тещи, я устроюсь работать в «Ленбытхим», в отдел научно-технической информации, где в качестве художника-оформителя буду целыми днями рисовать наклейки и ярлычки для всякого рода пемоксолей, пемолюксов и прочей дряни.

Единственной отдушиной и приятным развлечением в свободное от работы время, для меня останется посещение городского шахматного клуба, где я буду проводить почти все свои свободные вечера.

ЛГШК им. М. И. Чигорина

Небольшое скромное, но симпатичное здание, расположенное на улице Большой Конюшенной (д.25), рядом со знаменитым Домом Ленинградской Торговли (ДээЛТэ), как и многие петербургские дома, имеет свою, достаточно интересную историю.

Большая Конюшенная улица, которая по плану должна была проходить параллельно Мойке и соединять Невский проспект с императорскими конюшнями, появилась в 30-е годы XVIII века.

Из справочника по Петербургу я узнал, что в 1770—1772 годах здесь возвели каменную Французско-немецкую (в другом справочнике – Немецко-французскую) реформатскую церковь св. Павла. Автором проекта был Ю. М. Фельтен.

В 1839—1840 годах здание перестроил и расширил архитектор Г. А. Боссе. Во второй половине 19 века церковь стала только французской.

В 1858 году внешний облик здания был изменен по проекту академика архитектуры Ю. О. Дютеля. Фасад получил отделку в духе архитектуры Ренессанса.

В 1918 году, по известной причине Большая Конюшенная была переименована в улицу Желябова – известного народовольца, идейного вдохновителя русских террористов, которого вождь большевиков В. Ленин поставил в один ряд с такими личностями, как Робеспьер и Гарибальди. Ну, а затем, после развала Союза, как и полагается по законам российской истории, улице вернули прежнее название.

худ. Алан Буало

Именно сюда вскоре (в феврале 1937 г.) переедет ленинградский городской шахматный клуб им. М. И. Чигорина, основанный в 1933 году и размещавшийся ранее по адресу Литейный проспект, дом 42. В разное время тут выступали с лекциями, ставшие теперь уже легендой шахмат Эммануил Ласкер и Хосе Рауль Капабланка. Стены этого клуба помнят турнир, с участием американского гроссмейстера Р. Файна.

Здесь работали и преподавали такие общепризнанные классики (российской) советской шахматной школы, как И. Ботвинник, П. Романовский, И. Рабинович, Г. Левенфиш, А. Ильин-Женевский, А. Сокольский, В. Рагозин, В. Созин, А. Модель, И. Бондаревский, С. Фурман и другие.

На сцене этого клуба играли многие выдающиеся известные шахматисты – М. Ботвинник, В. Смыслов, Т. Петросян, М. Таль, М. Тайманов, Б. Спасский, А. Карпов, В. Корчной, Г. Каспаров, Д. Бронштейн, А. Толуш…

Нельзя не упомянуть и женщин, среди которых необходимо отметить такие имена, как: Л. Руденко, К. Зворыкина, Л. Вольперт, Р. Эстеркина, Е. Ломоватская, И. Левитина.

ЛГШК имени М. Чигорина по праву будет считаться центром ленинградской шахматной жизни, являясь родным домом для многих любителей шахмат.

К сожалению, краткий период моей работы (1985 – 1989 гг.), в качестве рабочего по обслуживанию оборудования, совпал с тем временем, когда от прежней славы этого клуба почти не осталось и следа. О былом величии напоминали лишь старый просторный зал, с многочисленными шахматными столиками, внушительной сценой и огромной люстрой в центре потолка, да большой портрет М. Чигорина, написанный неизвестным художником маслом и висевший в пролете между первым и вторым этажами здания.

Директором клуба в тот период являлся далекий от шахмат пожилой отставной полковник, близкий друг тогдашнего председателя ленинградского спорткомитета. Как и всякий идейный коммунист и партийный работник, он свято чтил устав и дисциплину, ревностно исполняя свой гражданский, идеологический и партийный долг, требуя от своих сотрудников того же самого. Поэтому неудивительно, что его ближайшим помощником и правой рукой, от которого, собственно, и должна зависеть творческая атмосфера, также был человек далеко не штатский, хотя и очень любивший шахматы.

Я далек от мысли, чтобы негативно отзываться об этих людях или умалить их достоинство, тем более что благодаря одному из них, был принят в штат клуба. Чисто по-человечески их можно понять: они делали то, что им было приказано, и делали это – как умели. По моему глубокому убеждению, ни один человек не лишен каких-либо недостатков или слабостей. В каждом из нас присутствуют как положительные, так и отрицательные качества. Весь вопрос в том, какими глазами смотреть на окружающий мир. В плане чисто человеческом это были вполне обычные и даже в чем-то интересные люди, со своим – присущим их пониманию – чувством юмора и известной долей интеллекта. Однако если на одну чашу весов поставить имена и деятельность известных на весь шахматный мир их предшественников, а на другую – упомянутых моих покровителей, то, безусловно, сравнение будет явно не в пользу последних.