К вечеру они вновь отправились в путь и, поднявшись на развалины того, что было когда-то дозорной башней, увидели наконец вдали на горизонте синее море. Эгист снял с головы тирольскую шапочку и трижды склонил голову.

— Пусть даже человек беден, лишен права носить корону, пусть враги отняли его былую воинскую славу, пусть он, забытый всеми, живет под мрачными пыльными сводами своего дворца — это совсем не означает, что он должен забыть древние обычаи. У нас принято приветствовать так Океан, по которому прибыли на эту землю и покорили ее те, кто до меня занимал микенский трон. Предание гласит — нас связывают с ним родственные узы.

— А вот он, — сказал Эвмон, указывая на одного из своих адъютантов — маленького, смуглого и рябого человечка, который за всю дорогу не раскрыл рта, — доводится родственником колодцу. Из него в облачке тумана вышла его прабабушка, когда прадедушка, тогда совсем еще молодой, поил там свою кобылицу.

— Девушку пришлось учить разговаривать, хотя ей было не меньше восемнадцати лет, и она за шесть дней выучила фракийский — всю грамматику и даже сослагательное наклонение, — потому что мой прадедушка заявил, что пальцем ее не тронет, пока та не даст ему согласия по-человечески. После той свадьбы все в моей семье кланяются колодцам, точно так же как ты — Океану.

Дорога бежала меж густых лесов на холмах к морю и внизу на равнине походила на аллею, обрамленную ивами, чья листва уже начинала золотиться, и высокими тополями. Эвмон, продолжавший то и дело прикладываться к бурдюку, предложил провести ночь на постоялом дворе неподалеку от порта — там наверняка найдутся добрый рисовый суп, жареный цыпленок и чистое белье. Хозяин постоялого двора знал Эвмона и встретил его как родного: он закричал, чтобы готовили ужин, показал каждому его постель и приказал колчерукому слуге принести воды помыться гостям. Пока варился суп, Эвмон взял Эгиста под руку и попросил его сесть с ним чуть-чуть поодаль от остальных. Цари устроились под смоковницей у дверей конюшни.

— Возлюбленный Эгист, — произнес Эвмон, дружески хлопая по спине своего коллегу, — с тех пор, как я приехал в твой дворец и ты поведал мне о своей трагедии, меня не покидают сомнения, не участвуешь ли ты с доньей Клитемнестрой в комедии ошибок. Когда же всплыла история с бородой Агамемнона, я окончательно утвердился в моих подозрениях. Возлюбленный Эгист, ты уверен, что убитый был Агамемноном?

Эгист уставился на собеседника, пытаясь понять, являются ли эти рассуждения результатом неумеренных возлияний фракийца или же тот и впрямь пытается разобраться в его трагедии.

— Тот человек вошел в город в сопровождении герольда и двух солдат. Солдаты требовали себе бесплатно девиц, ведь они возвращались с троянской войны, а он называл себя Агамемноном, рычал по-львиному. Герольд поднялся на башню и объявил о приезде царя.

— А что было после его смерти?

— Солдаты бежали и исчезли навсегда. Хмельной герольд взобрался на один из зубцов башни, свалился оттуда во двор и разбился. Я вызвал похоронную команду и заказал церемонию по третьему разряду, без плакальщиц, ведь, в конце концов, по официальной версии, Агамемнон вернулся, чтобы сжечь город.

— Кто видел труп? — настаивал Эвмон.

— Никто. Никто его не видел. Его просто завернули поплотнее в красный занавес и положили в гроб. Но тюк оказался слишком велик, и готовые гробы из похоронной конторы не подошли — пришлось заказывать новый, огромный, словно для Древнего великана. Узнав об этом, Клитемнестра велела мне не ходить на погребение и не выставлять себя на посмешище: я-то ведь среднего роста, а в ящике лежит мой предшественник, громадный, как бык.

— И никто не видел его лица?

— Никто! Один только я, а мне до этого видеть царя не доводилось.

— Говорил ли когда-нибудь Агамемнон, что сбреет бороду?

— Никогда. Он имел обыкновение клясться своей русой бородой, а в минуты гнева выдирал из нее волоски с левой стороны на подбородке, поэтому там волосы были более редкими. В полиции есть список особых примет.

— Возлюбленный Эгист, дай мне свою правую руку, я поделюсь с тобой моими тайными думами. Представим себя на месте принца Ореста. Отец на войне, в далеких краях. Мать, нежная Клитемнестра, — в объятиях некоего разорившегося светского человека, знаменитого охотника по имени Эгист. Прорицатели, склонившись над внутренностями животных, видят в них будущее полиса так же ясно, как я сейчас вижу отсвет фонаря, висящего на воротах постоялого двора, в твоих глазах: царь возвратится, и ты, любовник царицы, убьешь его. Царский сын станет странствующим рыцарем и будет ждать момента отмщения… Эгист должен погибнуть и погибнет, ибо рука принца не дрогнет. Предсказано также, что скрывшаяся из дворца сестра Ореста, Электра, разделит ложе с братом, чтобы не давать ему покоя и отдыха и чтобы зачать от него сына, который унаследует двойную жажду мести. Другая сестра, держа в руках фонарь, ночи напролет ждет его на башне дворца. Обрати внимание — все уже записано. А все записанное в книге уже происходит, уже живет, когда кто-то листает ее. Ты читаешь, к примеру, что дождливым утром Эвмон покидает Фракию, и вот он уже перед твоими глазами скачет по дороге меж зарослей дрока, ты переворачиваешь двадцать страниц — Эвмон теперь на корабле; еще двадцать — и он под зонтиком гуляет по Константинополю; еще пятьдесят — старик Эвмон при смерти и прощается со своими любимыми собаками, воскрешая одновременно в памяти первые страницы повествования, вновь чувствуя на лице ласковые капли дождя, который провожал его в первое путешествие. Ну так вот, Орест нетерпелив, он хочет перевернуть быстрее страницы, а не дожидаться спокойно стопятидесятой, когда наступит час отмщения. Принц спешит, зачем ему терять понапрасну молодые годы, пока не пробьет заветный час. Ему надоело слушать Электру и совсем не хочется до конца дней своих быть связанным роковым пророчеством. Орест желает вкушать свободу на море и на суше, он влюблен в принцессу с далекого острова, у него есть кони и корабли, императоры пишут ему, предлагая пост главнокомандующего, ему нравится слушать музыку, играть в поло или, может быть, в карты. И вот принц решает найти тебя и убить.

— Но у него нет пока на это причин, ведь я еще не прикончил Агамемнона.

— Какое ему до этого дело! Ты должен убить царя, когда он приедет. Орест должен убить тебя, потому что ты убил его отца. Но ведь роль принца сводится к тому, чтобы убить тебя; как только это свершится, он свободен, может исчезнуть и отправиться по своим делам. Забегая вперед и убивая тебя, Орест избавляет от смерти отца, но ему важно другое — он свободен от всех обязательств. Ну а кроме того, ему противно, что ты спишь с его матерью.

— Почему? Я ведь так чистоплотен! — удивился Эгист.

— Не в том дело! Орест хочет выйти из игры и жить вольной жизнью; и вот он переодевается сам, переодевает слуг, подражает отцовскому рыку и выдает себя за возвращающегося Агамемнона.

— Так я убил Ореста? — спросил Эгист, поднимаясь, скрестив руки на груди.

— Почти наверняка! Парень поддал, чтобы придать себе смелости. По сути дела, убивая тебя в тот момент, он убивал невинного человека: ты был всего лишь любовником его матери, и только. Если бы он пришел отмстить тебе в положенный срок, твоя смерть была бы неизбежна, а тут пьяный и сгорающий от нетерпения мальчишка терял все шансы на успех. Его убила юношеская поспешность.

— А Агамемнон?

— Скорее всего, он погиб в Трое, а может, скитается где-то в поисках заработка.

После столь долгой речи у Эвмона во рту пересохло, и он пошел промочить горло и поглядеть, как там готовится ужин. Эгист присел на корни смоковницы и стал обдумывать все сказанное фракийцем. Неужели все эти годы он ждал Ореста, который давным-давно погиб и погребен? Его великий враг, его убийца гниет в земле, завернутый в свой красный саван! Можно ли верить этому? Ведь без неопровержимых доказательств слова Эвмона еще не избавляли его от долгого, терпеливого и томительного ожидания. Стоит ли поведать Клитемнестре о подозрениях фракийца? Орест умер! Так вот почему никто и нигде не встречал принца!