Царедворцы, которые поддержали его и помогли защитить город от огня, создали партию, названную «Защитники Отечества»; новый царь на свои деньги приобрел для них помпу и шланги, таким образом их быстро удалось отвлечь от политики, зачислив в добровольную пожарную команду. Царская чета по-прежнему купалась в роскоши, а городом правил сенат. Эгист наслаждался обществом Клитемнестры, по осени ездил на охоту, а в июне принимал ванны в целебном озере — врачи рекомендовали ему это средство от сыпи на животе. Если б не Орест, чего еще можно желать от жизни! Но страшное имя и тягостное ожидание омрачали дни супругов: чаще всего их можно было застать у окна. Они смотрели на дорогу и порой, когда одновременно с тревожными донесениями шпионов вдали показывался всадник в красном плаще или сопровождаемый сворой борзых, смотрели друг на друга и произносили вопросительно в один голос жуткое имя:

— Орест?

Эгист брал в руки меч и ждал. Потом являлись соглядатаи и сообщали приметы чужестранца. Царь знал — вооружаться бесполезно, ибо было предначертано, что приезд Ореста означает его гибель, а потому вскоре по окрестным царствам разнеслась слава о спокойном владыке, который, мирно ожидая своей участи, вел размеренную, тихую жизнь, прогуливался со своей возлюбленной под сводами галерей и в садах, дрессировал соколов и брал уроки геометрии по средам. Многие из его коллег пожелали познакомиться с ним, и среди них Фракийский[20] царь Эвмон, который воспользовался отпуском для визита в Микены. Причина, вынуждавшая его надолго оставлять свои владения, была весьма серьезной: раз в полгода его правая нога укорачивалась и становилась ни дать ни взять такой, как у годовалого младенца, и только через шесть месяцев вырастала до обычных размеров. Эвмон не хотел показываться на глаза своим подданным с этакой коротышкой — кто бы стал его потом уважать — и отправлялся путешествовать. Только обретя нормальную фигуру и полностью избавившись от хромоты, он возвращался в свой лагерь, к палаткам, обтянутым шкурами кобылиц, и мог гордо выступать у всех на виду во время шествий. Клитемнестре очень понравилась ножонка фракийца — в те дни она достигла самых крошечных размеров, — царица нежно гладила ее, вспоминая неуклюжие шаги своего первенца, когда он начал отрываться от материнской юбки: у него была такая нежная кожа, такие аппетитные перевязочки, такие округлые коленки. Супруги устроили гостя во дворце; в то время у них еще оставались кое-какие деньги на карманные расходы, к тому же как раз тогда умерла кормилица Клитемнестры, оставив ей все свои сбережения, а потому цари могли позволить себе устраивать обеды поприличней, не обращаясь к интенданту с просьбой дать им немного денег в счет будущего месяца. Сенаторы решили, что государство может оплачивать из казны только предсказания, а уж обезопасить себя от карающей длани царская чета должна за собственный счет, и все средства у них уходили на содержание шпионов. Эгисту даже пришло в голову, что, пожалуй, если и впредь тратить столько на охрану, то и охранять будет нечего — сам помрешь с голоду. Он представлял себе, как выходит тайком с Клитемнестрой из дворца и затем, миновав караулы, расположенные вокруг городских стен, — соглядатаев, шпионов, тайных агентов и контрагентов, — отправляется по дорогам просить милостыню. Царь рисовал в своем воображении двух убогих нищих, не смеющих сказать, кто они и откуда, бесчисленных часовых, несущих по-прежнему свою службу, и не мог сдержать улыбку.

Эвмон Фракийский захотел узнать их историю со всеми подробностями, и Эгист удовлетворил его любопытство. Царица, сидевшая тут же, покраснела и закрыла лицо веером, когда ее супруг принялся рассказывать, как увидел грудь доньи Клитемнестры и влюбился без памяти, как дарил ей шелковые платки и английские булавки, развлекал забавными историями и как наконец она ответила ему взаимностью. Несчастная одинокая женщина, покинутая мужем, вот уже много лет скитавшимся по свету, была необычайно тронута тем восторженным изумлением, с которым придворный взирал на нее во время утренних приемов.

— Честно говоря, в мои объятия упала, ища поддержки и утешения, вдова, а не замужняя женщина. Я сам убеждал ее в том, что она понапрасну тратит свою молодость и красоту, ожидая человека, исчезнувшего навсегда. Таким образом, царица отдалась мне, считая себя вдовой, а следовательно, по сути дела, здесь нельзя говорить об измене. Всякие слухи о возвращении Агамемнона действительно ходили, но широкий парус его корабля с изображением синего льва ни разу не показался на горизонте. Но вот однажды царь явился. Меня предупредили заранее, и поначалу я решил выйти ему навстречу и вызвать на честный бой — возле старого колодца у большой дубовой рощи было как раз подходящее поле. Я мог бы затаиться среди деревьев, прикрыв свои доспехи ветвями, а потом налететь на него, крича свое имя. Но затем, по здравом размышлении, мне пришло в голову другое: гораздо лучше встретить его на главной лестнице дворца и преградить дорогу в дом, который он считал своим, но который ему уже не принадлежал. По моему приказу на лестнице развесили на веревках белье Клитемнестры, надушенное фиалками: хотелось раздразнить царя посильнее, чтобы гнев ослепил его, так легче справиться с ним и нанести смертельный удар. Затем я тщательно выбрал себе место на лестнице — это было не что иное, как засада, — и приказал нанести насечки на пятую ступеньку, именно там я задумал подстеречь врага: предки Агамемнона устроили в подвале бассейн с морской водой, и лестница всегда оставалась влажной и скользкой. Я играл длинным мечом, держа его в правой руке; мою фигуру освещали четыре фонаря с цветными стеклами, а кроме того, чтобы придать дополнительную торжественность картине, на перилах лестничной площадки сидел верный слуга и раздувал ручные мехи: казалось, дует западный ветер и колышет гребень длинных перьев на моем шлеме. Наконец появился Агамемнон: два плаща скрывали его гигантское туловище, на лице была маска, в одной руке — топор, в другой — меч.

— Вы поговорили? — спросил Эвмон, внимательно следивший за повествованием.

Этот момент не пришел в голову Эгисту. Пожалуй, стоит заказать Филону Младшему текст сцены, чтобы его можно было читать другим царям, если они заедут в гости.

— Я спросил, кто смеет в сей полночный час вооруженным нарушать покой мирной четы, которая, съев на ужин бульон из голубей, отправилась в постель и ожидает, что к ним слетит сон (ведь его всегда рисуют с крылышками), не желая предаваться любовным утехам, ибо по обычаям греков в тот день начинался пост. «Уйди прочь обивать другие пороги!» — закричал я. Он не ответил, да, думаю, и не мог бы сделать это, даже если бы захотел: во время своих долгих странствий в землях варваров Агамемнон забыл язык предков. Мой враг зарычал по-львиному и бросился на меня.

— Когда ему случалось простудиться, рык ему особенно удавался! — заметила Клитемнестра.

— Итак, Агамемнон зарычал и бросился на меня, — продолжил Эгист. — Разве хитроумного человека нельзя считать героем? Я рассчитывал на то, что третья ступенька всегда была покрыта соленой влагой, и на то, что его ботинки подбиты гвоздями. На моих губах заиграла улыбка, мне не удалось сдержаться. Случилось по-моему: на третьей ступени он поскользнулся и, падая, подставил под удар спину. Клинок вонзился ему прямо в сердце, и больше царь уже не рычал.

— Твоя хитрость достойна Улисса, — сказал Эвмон, который хорошо знал классику.

— К тому же он сбрил свою русую бородку, — добавила Клитемнестра, — я ему этого никогда не прощу!

Гость взглянул на Эгиста, а тот пожал плечами.

— Женщины — таинственные существа! — изрек фракиец. — В моих краях многие изучают повадки существ женского пола, как-нибудь вечером я вам об этом расскажу.

III

Эвмон Фракийский, высокий и худощавый, одевался согласно моде своей страны: вышитый жилет и две юбки, подкладки которых отличались по цвету друг от друга. Глаза его смотрели зорко, как у пастуха; был он не слишком разговорчив, если только речь не заходила о птицах, женщинах или мулах. Фракия занимала первое место по поставкам этих животных для греческой церкви: их выводили специально по заказам архимандритов и метрополитов — оговаривались высота и ширина мула и даже будет ли он тряским на рыси. Разводившие во владениях Эвмона мулов умельцы достигли в своем искусстве большого совершенства и получали от своих кобылиц таких жеребят, каких хотели: одних со звездочкой на лбу, других — с чулками на передних ногах, третьих — с пятнами на животе; а для аббата из монастыря Олимпиос — с серебристо-седым хвостом, ибо таковы были вкусы Его Святейшества. Фракийский царь поведал и о том, как его предки помогли епископу Аданкому, которому для одного церковного представления понадобился жеребенок с маленькими крылышками почти у самых копыт — точь-в-точь как у Гермеса на античных статуях. Они взялись получить необходимый гибрид и случили кобылицу с гнедым ослом, прикрепив к его ногам крылышки, сделанные из вороньих перьев, потом в течение девяти дней прогуливали перед ней осла в том же наряде, а затем отправили в поле, где паслись молоденькие мулы, только что отлученные от матерей, и все жеребята как один щеголяли таким же украшением. Кобылица, а звали ее Арагона, не желая отстать от прочих, в положенный срок родила крылатое создание, как заказывал епископ из города Адана[21], ставшего известным благодаря Теофилосу, священнику, что продал душу дьяволу.