- Ну, на кухне так на кухне, - добродушно согласился Трегубец.

«Не увидел», - радостно подумал Сорин, вспоминая о том, как задвигал за кресло пластиковый кейс с картинами и укрывал его газетами. Он усадил Трегубца на стул возле окна и засуетился у плиты.

«Однако мальчик что-то нервничает, - подумал Василий Семенович. - С чего бы это ему? Все мне вроде доложил. Ну, не ждал, ну, волнуется. Или, может быть, что-то скрывает? Может быть, почему-то я не должен находиться в данной квартире в данный момент? Может быть, кто-то должен прийти? А ведь это интересно! Он мне говорил, что оставил картины в Лондоне. Ну, хорошо, допустим. А связь? Ведь теперь из страны выехать он не может, значит, должна быть у него какая-то связь, с кем-то там он все-таки общался помимо этого Кошенова! Или не успел?»

- Ну, как вам на родине? - начал он разговор.

- Да как! В гостях хорошо, а дома все равно лучше, - улыбнулся Сорин.

- Неприятностей больше никаких нет?

- А какие могут быть неприятности, Василий Семенович? Кроме вас никто и не знает, что я здесь живу.

- Никто и не узнает, пока не надо будет.

- Так я думаю, - сказал Сорин, ставя перед Трегубцом кофе, - и надобности такой не появится.

- Вот как! Это почему же? - спросил Трегубец.

- Да есть у меня ощущение, Василий Семенович, что вы как-то самостоятельно, по собственной инициативе, что ли, стали мною заниматься.

- Это с чего же такая мысль?

- А вот судите сами. От бандитов вы меня вдвоем отбили: вы да ваш помощник, этот, как его, Ян. С громилой этим опять же сами разделались. Кстати, как он?

- Это не у меня, - вздохнул Трегубец, - это у священников спрашивать надо. Но думаю, что с Богом он вряд ли разговаривает.

- Я тоже так думаю, - согласился Сорин и продолжил: - Ну, так вот: сами вы все, сами, и там вдвоем, и тут вдвоем. Ни тебе опергруппы, ни тебе экспертов-криминалистов, в конце концов, даже «скорой помощи» не вызвали.

- Для кого?

- Да для бандюгана этого. Вот и задумался я: а не сами ли вы, Василий Семенович, мною занимаетесь, так сказать, во внеслужебное время, в виде хобби?

- Ну, что ж, мысль ваша не лишена занятности, - согласился Трегубец. - Только вам-то, Андрей Максимович, пользы в этих размышлениях ровным счетом никакой.

- Ну, не скажите, Василий Семенович, - ответил Сорин, усаживаясь на стул перед следователем. - Мы ведь с вами обоюдно друг в друге заинтересованы. Вы, насколько я понимаю, тем, чтобы этого Ермилова прижать, я - чтобы свою жизнь сохранить. Но вот закавыка-то в чем: вы меня паспортом и страхом, как уздечкой, держите, а я вас - вашим начальством тоже, пожалуй, под уздцы взял.

- Это что же, - засмеялся Василий Семенович, - вы меня шантажируете, что ли, Андрей Максимович?

- Да не в моей это природе, Василий Семенович. О каком шантаже речь!

- Ну, значит, пугаете?

- Да нет, просто ситуацию обрисовываю. Я, знаете, так уже напугался за все эти времена, что проснулось во мне какое-то сверхъестественное логическое мышление и жутко обострилось чувство самосохранения. Не хочу я ни под чью дудку плясать, понимаете?

- Понимаю, понимаю, Андрей Максимович. И что же из ваших слов следует?

- То, что слабоват я в ваши игры играть. Я же не ребенок и понимаю, что против вас и против Ермилова я - так, просто любитель. А потому, Василий Семенович, решил я с вами распрощаться.

- Поясните, - сказал Трегубец.

- Бог с ними, с картинками. Пусть лежат себе безмятежно в Лондоне, а я, пожалуй, поеду путешествовать по просторам необъятной родины. Душно мне в Москве, Василий Семенович, да и надежды, между нами говоря, на то, что вы вовремя придете меня спасти, никакой. Вы же сами говорили, что господин Ермилов человек серьезный, и вам с вашим напарником против него, вероятно, тоже не устоять. А как только вас аккуратно нейтрализуют (дай вам Бог, конечно, долгих лет жизни), тут и мне недолго останется. А я, Василий Семенович, жить хочу.

- То есть, натурально, линять собираетесь, Андрей Максимович?

- Если вам угодно перейти на такой язык, то да. В конце концов, все, что вы хотели знать, вы уже знаете. Ведь вас не я и не картинки эти интересуют, а сам господин Ермилов, я так понимаю.

- Правильно понимаете, конечно. Но только ваши показания мне понадобятся.

- Какие показания, Василий Семенович? Все мои рассказы к делу не подошьешь, я - так, сказитель, а не свидетель.

- Занятно, занятно, - пробурчал Трегубец, потирая виски. - И не боитесь, что я вас во «всесоюзный» объявлю?

- Нет, Василий Семенович, не боюсь. Для этого же горы бумаг потребуются, одобрение начальства, резолюции разные. Некогда вам этим заниматься.

- Я вам не верю, Андрей Максимович, не верю ни на грош.

- Ваше право, - ответил Сорин.

- Ну скажите честно: ведь за границу намылились?

- Василий Семенович, я же уже сказал…

- Намылились, намылились. Одного только не понимаю: как вам это удастся?

- Да никак. Паспорт-то мой у вас. Вы вот что, Василий Семенович, контактный телефончик мне оставьте. Будут проблемы, я вам позвоню: глядишь, еще друг другу и понадобимся.

- Телефончик я вам, конечно, оставлю, Андрей Максимович, - сказал Трегубец, вынимая из кармана визитную карточку, - но вы все же подумайте, прежде чем в бега пускаться.

- Уже подумал, - ответил Андрей.

- Ну, да Бог вам судья. Построили вы старика, конечно. Побреду я.

- Еще чашечку кофе?

- Да нет уж. Счастливо оставаться, - сказал Трегубец и покинул квартиру Сорина.

По дороге на службу он анализировал этот разговор и пришел к выводу: «Что-то я не учел. Какой-то ход за границу у него есть. Не станет человек в здравом уме, без денег и с такой ненадежной профессией по России шастать. Ни знакомых, ни привычки жить в глубинке у него нет. Остается одно: Запад. Эх, Василий Семенович! Может, тебе на старости лет тоже бросить всю эту белиберду и - вместе с Сориным? А там, глядишь, на картинках разживемся (не одной же молодежи везет). Ну, да ладно, сейчас разговор не о том, сейчас нас господин Цуладзе интересует».

На следующее утро Старыгин завез Трегубцу обещанную куклу, выполненную мастерски, так, как могут сделать только профессиональные кидалы или милиционеры, прошедшие долгую школу оперативной работы.

- Молодец, - похвалил Яна начальник. - Если так же красиво и гладко все в галерее пойдет, с меня большая бутылка шампанского.

- Лучше коньяка, Василий Семенович, - ответил Ян.

- Уговорил, - хохотнул Трегубец. - Ну, бывай.

Он выбрал в гардеробе свой лучший костюм, надел белую рубашку, перебрал галстуки и, не найдя ничего приличного, повязал на шею под воротник фуляр, подаренный ему когда-то давно кем-то из американских коллег, приезжавших по обмену опытом. Потом он посмотрел в зеркало и пришел к выводу, что вполне соответствует облику покупателя произведений искусства. «Ну-с, вперед, к новым победам», - сказал себе Трегубец.

Около Управления он опять заметил слежку. «Зашевелились, зашевелились, Геннадий Андреевич, - веселился Трегубец, заходя в свой кабинет. - Ну, так это нам на руку. Сегодня еще больше зашевелитесь». Прямо из кабинета он набрал номер галереи «Дезире» и попросил связать его с директором.

- Светлана Алексеевна?

- Я, - ответил мягкий голос.

- Это Аркадий Иванович. Помните, заходил к вам на днях? Мы с вами по поводу Экстер разговаривали.

- Да, конечно, конечно, - обрадовалась Светлана.

- Ну, так наша договоренность остается в силе?

- Несомненно.

- Часика в три я подъеду.

- Замечательно, буду вас ждать с нетерпением.

- Договорились.

После звонка Трегубца Горлова тут же набрала номер Аслана.

- Аслан, это я.

- Слушаю, - ответил Цуладзе.

- Все остается в силе: в три он будет у меня.

- Хорошо. В половине третьего приедет человек, привезет вещь.

И действительно ровно в половине третьего у входной двери галереи звякнул колокольчик и в зал вошел сумрачный мужчина ярко выраженной восточной наружности с объемистым пакетом в руках.