Поражает журналистская безответственность. Случалось, мы спрашивали журналистов, зачем они запустили тот или иной репортаж — он ведь ничего общего не имеет с правдой. И знаете, что нам отвечали? Это отличная история, вот что! Мы гнули свое: отличная, да — но лживая. Ну и что, что лживая, бодро возражали журналисты; зато как цепляет! Некоторые воскресные газеты наглядно демонстрируют журналистский подход под названием «новости как развлечение». Понедельничный выпуск этой же самой газеты никогда не развивает тему — конечно, потому, что воскресная статья была не чем иным, как вымыслом, от первой до последней буквы.

Пол Дакр однажды публично подтвердил нехватку ответственности; в частности, он сказал, что его, как главного редактора крупного периодического издания, ежедневно призывают к ответу читатели, от решения которых — покупать или не покупать газету — зависит для него столь многое. Конечно, мистер Дакр лукавил. Подобные заявления логичнее применять к политикам — вот кому действительно бросают вызов, вот кто не должен давать избирателям повод усомниться в своей правдивости. Дакр несет ответственность до тех пор, пока газета коммерчески успешна, а сам Дакр — востребован ее владельцем. Никто (и уж точно не Комиссия по жалобам на прессу[176], которую издания финансируют, а сам мистер Дакр возглавляет) не потребует от него проверки публикаций на предмет соответствия истине.

Таким образом, повинны обе стороны, и комбинация получается катастрофическая — правительство, алчущее благосклонности прессы, и нечистоплотные, склонные к истерии СМИ. В результате — коллапс политического диалога и рост общественного скептицизма. Люди чувствуют себя бессильными что-либо изменить, ибо поставлены в положение зрителей хитроумной и порой нечестной игры, которую ведут пресса и политики.

Все правительства имеют проблемы с Би-би-си; как правило, проблемы эти Би-би-си только на руку. Что касается нашей — она выходила из ряда вон. Мы хотели, чтобы совет директоров Би-би-си возглавлял консерватор и чтобы генеральным директором тоже был консерватор — тогда бы ни тот ни другой не ощущали нужды ударяться в крайности, чтобы доказать собственную независимость от правительства. Председатель совета директоров Би-би-си консерватор Кристофер Блэнд, унаследованный нами от предыдущего правительства, в июне 1999 года настоял на том, чтобы генеральным директором назначить сторонника лейбористов Грега Дайка. Тони понимал, что этот выбор повлечет проблемы, однако уступил. В 2001 году ситуация повторилась — в разгар выборной кампании Гэвин Дэвис был выдвинут на пост председателя совета директоров. Тони думал «завернуть» его кандидатуру, однако в оппозиции Гэвин весьма успешно писал для нас речи на экономические темы и проявил себя как хороший советник — не хотелось показаться неблагодарными. Таким образом, против нашего желания, должности председателя совета директоров и генерального директора Би-би-си достались двум лейбористам. Когда Эндрю Гиллиган разразился убийственной статьей, оба решили: если отступят, объявят статью не соответствующей действительности, это будет выглядеть как реверанс их же политической партии.

Насколько важно занять правильную позицию по отношению к медиамагнатам, мы поняли еще прежде, чем стали правящей партией. Медиамагнаты не ограничивают себя в атаках на политиков, однако у них имеется неписаный закон — не нападать друг на друга. «Мейл» этот закон нарушила тем, что упорно называла владельца издания «Экспресс ньюспейперс» Ричарда Десмонда порнографом[177]. Десмонд не остался в долгу — терпел-терпел, да и выдал серию статей о личной жизни Джонатана Ротемера, владельца «Мейл». В апреле 2004-го, обедая с Тони и Шери, Джонатан и его жена Клаудия пожаловались на некрасивое поведение «Экспресс». Когда Клаудия сказала: «В голове не укладывается, как они могли такое напечатать», Шери, по признанию Тони, буквально потеряла дар речи. А придя в себя, мягко спросила: «А вы в курсе, что ваша газета обо мне писала?» Ротемеры только засмеялись. «Стоит ли переживать из-за милого пустячка?» — вот какова была их реакция. Я вообще замечал, что «милые пустячки» журналистами зачастую рассматриваются в совершенно ином свете, если имеют непосредственное отношение к ним самим.

В вопросах, касающихся Европы, нам следовало смелее выступать против Мёрдока и других владельцев периодических изданий. Тони в 1999 году надеялся, что мёрдоковские деловые интересы в Европе (я имею в виду попытки Мёрдока купить принадлежащую Берлускони «Медиасет») изменят и мёрдоковский настрой. А вышло так, что Мёрдок в Италию инвестировать не стал, а в Германию его Шрёдер не пустил — потому и настрой не поменялся. Жалкая кучка британских проевропейских изданий не только не помогала — она вредила. Вместо того чтобы поддержать правительство в кровавой битве с евроскептиками, эти издания только и делали, что критиковали правительство за недостаточно проевропейскую политику — не оставляя общественного пространства для внятного диалога на эту тему с британским народом.

Дискуссию о способах возрождения отношений с прессой мы начали в 2002 году; мы даже решили «поставить» Комиссию по жалобам на прессу на законную основу и ввести право ответа на возражения, существующее в других странах. В 2003 году я возложил на сотрудника Отдела стратегий Эда Ричардса обязанность создать очередную королевскую комиссию по установлению сроков давности на право собственности и неприкосновенности частной жизни. За последующие три года мы обсудили тему вдоль и поперек, но Тони все никак не мог выбрать подходящий момент для огласки — отчасти потому, что последнее слово всегда за прессой; именно пресса сообщит о его речи, именно от прессы зависят акценты. В 2006 году Тони сказал мне, что намерен внести «неожиданный законопроект» в Королевскую речь, но так и не внес. В 2007 году он наконец высказался о средствах массовой информации — увы, слишком поздно. Его рейтинг стремился вниз, за оставшееся премьерское время он никакие меры принять не мог, а Гордон, заигрывавший с прессой, не имел намерения соглашаться ни на какой шаг, способный прессу огорчить. Возможная реакция прессы на его речь не давала Тони покоя — и не зря; как нетрудно догадаться, пресса сноровисто вычленила из речи одну злосчастную фразу (про «свирепых хищников»[178]) и всю речь преподнесла как пустую — то есть выступила в своем репертуаре. Серьезное обсуждение проблемы ни журналистам, ни владельцам изданий было не нужно, а поскольку последнее слово в таких вещах всегда за ними, то и реформы никакой не получилось, и ни один политик не решился вновь поднять тему.

Премьерам следует прилагать все усилия, чтобы до истечения «медового месяца» их отношения с прессой обрели новую основу. Сомнительно, впрочем, что они станут этим заниматься; в любом случае проблему обещают разрешить новые технологии. По мере сокращения тиражей печатных изданий и роста роли Интернета в предоставлении широкого выбора новостных тем и комментариев сходство телевидения и прессы будет увеличиваться, что постепенно сведет на нет потребность в двух различных системах регулирования. Либо принятая Офисом коммуникаций установка на беспристрастность распространится на прессу, либо эта установка ослабит хватку на телевидении. А может, понадобится новая схема — и для прессы, и для телевидения. Тогда у Пола Дакра пропадет желание отвечать за свои слова перед публикой, которая покупает газеты, ибо читательская аудитория «Мейл» исчезнет сама собой. Вражда между печатными изданиями усугубится, политикам еще сложнее будет напрямую обращаться к народу.

В Британии отношения между СМИ и политиками давно стали битвой за власть. Журналисты «мочат» репутации политиков, потому что сами делаются от этого сильнее. Как пишет Макиавелли, клевета «крайне эффективна, когда направлена на влиятельных граждан, которые мешают планам государя, ибо, угождая вкусам черни и поддерживая в ней дурное мнение о таких людях, государь может заручиться ее преданностью»[179]. Макиавелли продолжает мысль: «Чтобы пустить сплетню, не нужны факты... Зато и обвинений быть не может, ибо для них-то требуются доказательства их истинности. Обвинения выдвигаются перед магистратом, перед народом, в судах; клевета орудует на площадях и под сводами галерей»[180]. Клевета вызывает ненависть, «из коей родится раздор; из раздора — интриги, из интриг — крах»[181]. Яд клеветы может разрушить целое государство, и Макиавелли показывает такое разрушение — излагает историю мессера Джованни Гвиччардини, который командовал флорентийской армией, осаждавшей соседнюю Лукку. Когда осада была снята, во Флоренции распространились слухи, будто жители Лукки подкупили мессера Гвиччардини. Он впал в отчаяние; всячески старался опровергнуть слухи, но не преуспел в этом. Последовало законное возмущение его друзей, охватившее большую часть знатных флорентийцев, особенно тех, кого не устраивали порядки во Флоренции. Дело достигло таких масштабов, что в результате пала целая республика. «Будь во Флоренции закон против клеветников, — пишет Макиавелли, — не случалось бы такого количества скандалов»[182]. Он пишет и о том, как решить проблему — «презирая клевету в свободных городах и других формах общества и уделяя внимание всем коллегиям, способствующим выяснению истины»[183]. В Британии политики и журналисты никак не придут к консенсусу относительно таких «коллегий», уполномоченных снимать налет клеветы, от которого сам человек отмыться не может; хорошо, что есть судьи и есть общее право. Похоже, недалек тот день, когда справедливость наконец восторжествует.