А Маэглин, услышав ее голос, вскинулся, да так и остался стоять на коленях — лицо его было страшно. Он пытался сказать что-то, но лишь беззвучно, выплескивая кровь, открывал рот — отныне он был нем.

Некоторых воинов это зрелище заставило усмехнуться — им то доводилось смеяться и над куда более жестокими вещами.

— Отпустите его! — молила девочка.

— Сначала ты повторишь свое новое имя, а потом — пойдешь с нами. — изрек Троун. — А трус будет утоплен в реке…

— Отпустите его, иначе я никуда не пойду, и имени этого не повторю! — с неожиданным гневом выкрикнула девочка.

— Упрямая, если ты будешь противится — его ждет казнь на три недели, по нашему обычаю. Рассказать, что это за казнь?

— Нет! — с рыданьями выкрикнула девочка. — Я Аргония, я пойду с вами, но, только не делайте ему плохо! Он очень хороший, несчастный! Да разве же можно человека топить! Ведь, он живой!..

Двое здоровых воинов лишь с трудом смогли оттащить ее от Маэглина. Причем, одному из них она вцепилась зубами в запястье — да сильно, до крови. Воин со замахнулся своим кулачищем, но Крун остановил его:

— Не бей. Ее ждет иное воспитанье.

Воин безропотно повиновался. Выдернул от Аргонии руку…

— Ну, вот ты и испила своей первой крови. — усмехнулся Крун, но лик его оставался, суровым. Он кивнул на Маэглина. — В реку его!

Маэглина повалили на землю, стали вязать, и тогда он, понимая, какая участь его ждет, стал извиваться по земле — и все это в полной тишине, хотя глаза его были выпучены, а рот широко раскрыт. На голову ему накинули мешок, и туго перевязали вокруг груди, затем, бешено извивающегося и безмолвного, понесли к Бруиненну…

Все это время, из леса доносились резкие удары — то Барлог, проложив за собой по лесу горящую просеку, прошел к стволу Мэллорна, и рубил его теперь, свой бордовой плетью.

Потоки янтарные, и лазурные, которые вытекали из ствола — были ненавистны Барлогу, они терзали его и своим ясным светом — вновь и вновь взметалась похожая на бордовую молнию плеть, и, поднимая облака плотного дыма, вгрызалась в древесную плоть…

И вот древо, взраставшее в этих местах с первых дней, и помнящее небеса на которых не было ни Солнца, ни Луны — пало, и стремительным было то падение. Барлог хотел отскочить да не успел — хлынувшая из переломленного ствола река янтаря и лазури, как смола сковала его движенья, а потом ствол всей своей массой рухнул на огненного демона, вжал его в землю, а потом — попросту разодрали его в клочья. Огненное облако взмыло над тем местом, грохот потряс дымный воздух, но тот грохот затерялся в ином грохоте — с каким мэллорн упал на матушку свою землю. Он упал кроной на юго-запад, как раз по направлению течения Бруиненна…

В падении он проломил просеку, и только избавил деревья от мук, ибо они уже были объяты пламенем. Сок вырывающийся из ран его, ручьями по земле растекался, впитываясь, давал ей сил возродится…

Об этом падении эльфы Эригиона, сложили множество печальных, прекрасных плачей, только вот ни один из них не пережил Вторую эпоху, и, даже, гибель Эригиона…

Никто из воинов не устоял на ногах. Только Троун, уцепившись в ствол, на котором сидел — остался на месте.

Связанный, сокрытый мешком Маэглин прокатился к Бруиненну, где подхватил его, бьющий из разбитого ствола мэллорна поток. И Маэглин, думая что это смерть, успокоился и не дергался больше, но это не была смерть — впереди его ждало еще много мучений.

Пока Барахир бежал, к тому месту, где гремела сеча — звон стали смолк, остались лишь стоны раненых: а подбежав, в бордовой полутьме, он увидел многие изувеченные, в каком-то бреду раскиданные тела — некоторые еще дергались, вопили… Стоял невыносимый кровяной смрад. Его едва не стошнило, и вот он бледный, стараясь вспоминать Эллинэль, бросился дальше — спотыкаясь о тела, желая только поскорее достичь родного города.

Не малых трудов стоило найти ему поляну, от которой начинался потайной ход — теперь и на ней лежали тела…

Но вот и ход. Барахир бежал, высвечивал стены эльфийским клинком — старался не вспоминать, но, против его воли, из темноты выбрасывались эти страшные образы — сожженные тела, кровь, стоны мученические…

— Стихи, стихи — дайте мне сил… — страстно шептал он. — Прочь тьма! Свет, любовь — зажгитесь!..

И строки пришли к нему — он выхватил этот лист — стал выкрикивать, но каждое слово давалось теперь с трудом — кровь стучала в висках:

Предстал лик Эллинэль, а рядом — груды обугленной плоти, он вскрикнул, сбился с ритма, и уже не мог вспомнить, что собирался говорить дальше…

— Нет! Нет!.. — страстно выкрикивал он, продолжая бежать. — …Почему же все прекрасное, столь хрупко?!.. Вернитесь, вернитесь строки! Молю!..

И строки готовы уж были выплеснуться, как раздался грохот. Туннель сильно передернуло — Барахира бросило вперед, он ударился о стену, покатился по полу. В это же мгновенье, туннель за его спиною обрушился — нахлынула плотная стена пыли, в которой юноша пролежал некоторое время, откашливаясь, слыша, как постепенно затихает гул…

Приподнялся, но из-за пыли и в шаге ничего не было видно, он закашлялся; выдохнул: «Ведь, так и задохнуться можно». - после — выставил пред собою клинок и побрел в том направлении, которое казалось ему верным. Клинок сиял, но не мог рассеять пыли. Барахир кашлял и чувствовал, как слабеет его тело — шептал:

— Столько пережить, чтобы туннеле задохнуться!.. Я должен спасти…

Он уперся в завал, который плотной стеною вставал до потолка. Тогда Барахир побрел обратно, и, шагах в сорока, наткнулся на такую же преграду.

Тогда он прислонился к стене и стал думать — ведь, должен же был быть какой-то выход; ведь — не бывает же безвыходных ситуаций!..

Рокот замер где-то в отдалении, и стало совсем тихо. Барахир толкнул ногою камешек и отчетливо слышал, как прокатился он по полу, как ударился о другой камешек.

— Эй… — негромко молвил Барахир, и испугался собственного, застывшего среди этих стен, точно в клетку пойманного голоса. — …Всегда должен быть какой-то выход.

Стал осматривать завалы; попытался их растащить — бесполезно, они были плотно спрессованы, и тянулись, судя по всему, на многие метры. А от толчков его, и без того растрескавшийся потолок, покрылся новыми трещинами, и посыпались из него камешки.

С давящей головной болью просидел минут пять прижавшись к стене, потом зашептал:

— Эллинэль, Эллинэль — я верю, что есть какой-то выход! Я жажду Жить, и тебя видеть…

Теперь голова Барахира совсем отяжелела, и он чувствовал, что еще немного времени пройдет, и он повалится в этом душном коридоре, и, не в силах пошевелиться, будет смотреть на этот растрескавшейся потолок, который станет последним, что видел он в этой жизни…

Все ниже-ниже клонилась голова, горячо билась в висках жаждущая борьбы кровь — Барахир даже слышал ее журчанье. «А, разве же кровь журчит… Нет, нет — это блаженное журчанье воды…»