Лист, который он избрал, был побольше иных — полутора метров, а стебель, на котором он держался — толщиной с детскую ручку. И эту-то «детскую ручку» ему и предстояло переломить — но он не успел: главная ветвь переломилась у основания, и устремилась вниз. Барахир не выпускал листа он, сам отделился — оказался зажатым в его руке.

Величественно было падение этой многометровой и многотонной громады — она перекручиваясь, исходя пламенем, задела ствол мэллорна, а затем — отскочила и вызвав трясение земли, упала среди леса, как обычная ветвь падает среди трав.

Над Барахиром тучей пылала, кренилась, грозилась раздавить иная исполинская ветвь. Колыбель, оттягивала вниз правую руку, ну а левой он ухватился за основание листа. Как и ожидал он — лист сдерживал быстрое падение, но плавно опускался, относя его к востоку.

Медленно соскальзывала левая рука со стебля, он цеплялся за него ногтями, но все было бесполезно — вниз он и не смотрел.

Но вот ладонь соскочила со стебля — теперь держали одни пальцы. Тогда, сжавши от напряжения зубы, он стал поднимать правую руку — колыбель съехала на локоть, и он мог ухватиться, правой рукою за стебель…

По сторонам устремлялись вверх дымчатые облака, а над головой все сильнее кренится пылающая ветвь.

— Уж, лучше этого и не видеть! — пробормотал он. — Помогите!!! — закричал он из всех сил.

Он ожидал, что на вопль его вылетит дракон, и он сможет перепрыгнуть на его крыло, но помощь пришла совсем нежданная. Из клубов дыма вылетели те самые белые лебеди, которые гостили до пришествия людей у лесного короля. Они не успели отлететь далеко, когда началось бедствие, и вот, вернулись, надеясь, что смогут хоть кому-нибудь помочь.

Это были не простые лебеди — тело у каждого не меньше человеческого, длинные сильные крылья. Они, презрев опасность — ведь, в любое мгновенье мог вылететь и испепелить их дракон — закружились вокруг Барахира; а он задыхаясь от напряженья, выдыхал:

— Помогите! Рукам не выдержать этой ноши, примите ее! В ней — три сына правителя Туманграда…

И он смог вытянуть правую руку — подлетевший лебедь бережно принял в свой клюв колыбель, отлетел в сторону. Теперь очередь была за Барахиром, однако, никто не успел его подхватить. Та ветвь, которая так долго клокотала огненной тучей на головами, наконец с треском переломилась…

Понеслись вниз огненные бураны, кроме них ничего уж не было видно; поток раскаленного воздуха, как былинку швырнул его в сторону, перевернул вверх ногами — закружил, закружил, да с такой скоростью, что он решил, что сейчас разорвется — потом ослепительный смерч рванулся в его лицо.

Было забытье, но оно продолжалось лишь несколько мгновений — открыв глаза, он обнаружил, что вокруг проносятся пылающие обломки, и огненные клубы взметаются откуда-то снизу. Он лежал на листе, и густой изумрудный сок, который вытекал из разрывов, попадая в рот, имел такое же действо, как живая вода. Это один из раскаленных потоков вывернул его на этот лист, а лист уж позаботился о том, чтобы Барахир не соскочил.

Он стал звать лебедей — кричал со всех сил, несколько не заботясь о том, что эти крики могли привлечь драконов, темные контуры которых с гулом рассекали дым поблизости.

Вот воспоминанье: он протягивает руку, отдает колыбель лебедю. «Как же я мог! Ведь, я же нарушил клятву! Я же сказал, что, не расстанусь с ними! Ведь я же любовью клялся!.. Теперь погибли и лебеди и они…»

Он вспомнил, как неожиданно обрушилась объятая пламенем ветвь; бураны огненные — должны были поглотить лебедей, но тот лебедь, который принял у него колыбель успел отлететь в сторону — значит, была еще надежда…

Как звезда вспыхнула эта надежда; и этот изрыгающийся пламенем, ревущий мир — преобразился в мгновенье; поэтические образы неслись на него, и он, чувствуя себя могучим чародеем, погрозил огнистым клубам, в которые, плавно перекачиваясь из стороны в сторону, опускал его лист, громким голосом, заговорил строки, которые, так и рвались из его сердца:

И он уже верил, что лебеди действительно прорвались из этого марева, как лучи солнца, вдруг прорываются из тяжелых многодневных туч, в зимнюю пору. В это же мгновенье, он дал себе клятву, что не станет искать Эллинэль до тех пор, пока не найдет младенцев.

Лист, пытаясь уберечь Барахира, метался среди потоков дымчатого пламени. Несколько раз приходилось ему накреняться так, что юноша вывалился бы, кабы не вцепился из всех сил в светящую весною поверхность…

Барахир даже не знал, как далеко осталось до земли, просто, время от времени, из обжигающих клубов, показывался израненный ствол мэллорна. Громадная тень метнулась совсем рядом; одновременно ударила жаркая волна. Лист устремился к земле, крутился, и уже не в силах был выпрямится. Навстречу, рванулся огненный вихрь. Вновь боль, жжение, огненные вспышки — горячий, рвущий легкие дым — не понять где земля, где небо — какое же быстрое падение!

А потом был страшной силы удар, от которого все тело Барахира отдалось болью…

«Ладно, если я чувствуя боль, то, по крайней мере, жив» — утешил он себя и открыл глаза. Сначала он и не понял, где находится. Он по прежнему сжимал лист, который высвечивал своим мягким зеленоватым светом в окружающей темени метра два… Вот, в освещенный листом круг, плавно влетело тело эльфа, точнее — верхняя его половина. Перекручивались длинные, кажущиеся зелеными волосы; некогда прекрасные очи, были провалами в ледяную черноту…

Барахир судорожно вздохнул, и только тут, едва не захлебнувшись, понял, что лист отнес его к озеру, и теперь он погружался ко дну.

Рывок из всех сил вверх — еще рывок — еще — еще рывок. Барахир задыхался — да, где же он воздух! При этом юноша не выпускал лист, ведь он был ему единственным светочем в этом царствии мрака…

Но вот он вынырнул, еще ничего не видя, судорожно вдохнул едкий дым, закашлялся, вдохнул еще раз еще… Попытался оглядеться…

Толстых слоев дыма, освещение было как в поздние вечерние сумерки, никаких цветов кроме темно-серого, чередующегося с бардовыми разрывами. Казалось, что в этом мраке рубили каким-то прекрасным созданиям головы, и вспыхивала, смешиваясь с дымом, их кровь. Из мрака выступали контуры плывущих по воде обожженных бревен, а, между ними — тела эльфов и людей. Нет — лучше на это было вовсе не смотреть, и Барахир, выпустив, наконец лист мэллорна, погреб куда-то, рассчитывая, что рано или поздно, уткнется в берег.

С каждым гребком нарастал рев пламени, некогда живительная вода, становилась все более жаркой, по ней передергивались блики пламени.

Но вот Барахир уткнулся в берег, и вновь увидел обожженные, потемневшие тела. Весь берег был усеян телами, и некоторые еще слабо шевелились, еще издавали стоны… Он услышал, как закричала женщина, лежавшая рядом с пылающим бревном — она уже не в силах была пошевелиться, а одежда на ней тлела. Барахир дотащить ее, уже бесчувственную, умирающую, до воды, но больше сил не было… Какое-то время он пробыл в забытьи, а затем, с трудом поднялся на ноги, побрел, покачиваясь, перешагивая через тела, а иногда, спотыкаясь о них — словно пожухшие, изодранные листья ударили ему в голову строки, и стоном сорвались с уст: